Он как раз думал, достаточно ли длинны верёвки от колоколов в этой церквушке, когда из дома вышел Харрис и доложил, что пленного зовут лейтенант Оливье, 18 драгунский полк, и что он, будучи пойман со спущенными штанами, отрицает, что насиловал девочку.

— Говорит, что французские офицеры не могут так поступать, — сказал Харрис. — Но лейтенант Висенте говорит, что девочка клянётся — он сделал это.

— Так сделал или нет? — спросил Шарп раздражённо.

— Конечно, сделал, сэр. Он признался во всём, когда я ему поддал, — заявил Харрис с довольным видом. — Но продолжал настаивать, что она сама его хотела. Говорит, что хотела, чтобы он её утешил, после того, как её изнасиловал сержант.

— Хотела утешиться, — пробормотал со злостью Шарп. — Он, получается, был вторым в очереди?

— Пятым, — сказал выразительно Харрис. — Так говорит девочка.

— Господи, — сказал Шарп. — Если считается справедливым пороть педерастов, тогда этих следует вздёрнуть!

Он вернулся к дому, возле которого крестьяне гневно кричали на француза, взиравшего на них с презрением, более пристойным на поле битвы. Винсенте пытался защитить его от расправы и обратился к Шарпу за помощью, чтобы сопроводить Оливье в безопасное место.

— Он должен предстать перед судом, — настаивал Висенте.

— У него только что был суд, — отрезал Шарп, — и я признал его виновным. Я сейчас врежу ему, а потом повешу.

Взволнованный Висенте не собирался отступать.

— Мы не можем упасть до уровня варварства! — утверждал он.

— Я не насиловал ее, — сказал Шарп, — Так не равняйте меня с ним.

— Мы воюем, чтобы мир стал лучше, — объявил Висенте.

Секунду Шарп смотрел на юного португальского офицера, не веря своим ушам, затем спросил:

— Что случится, если мы его здесь оставим, а?

— Мы не можем так поступить, — ответил Висенте, сознавая, что селяне отомстят французу гораздо более жестоко, чем предлагал Шарп.

— А я не могу взять с собой пленных, — настаивал Шарп.

— Мы не можем убить его! — Висенте даже покраснел от негодования, не намереваясь отступать. — И здесь мы его оставить не можем. Это равносильно убийству.

— О, Христова благодать! — раздражённо бросил Шарп.

Лейтенант Оливье не говорил по-английски, но, кажется, понял, что его судьба висит на волоске, и следил за спором между Шарпом и Висенте как ястреб.

— И кто же будет судьей и присяжными? — спросил Шарп, но Винсенте не успел ответить, потому что с западной окраины прозвучал выстрел, потом снова, затем выстрелы затрещали один за другим.

Французы возвратились.

Подполковнику Джеймсу Кристоферу понравилось носить гусарскую форму. По его мнению, форма была ему к лицу — придавала властность и внушительность, — и он долго восхищался собой перед трюмо в тесной спальне деревенского дома, поворачиваясь то левым, то правым боком. Он решил, что это из-за длинных кисточек на сапогах и высокого жесткого воротника, который заставлял стоять совершенно прямо с поднятым вверх подбородком, и из-за узкого мундира, который так сильно его обтягивал, что худощавый и ладный Кристофер должен был втянуть живот, чтобы застегнуть крючки и пуговицы на расшитой серебряным шнуром груди. Форма заставляла его чувствовать себя облечённым властью, её элегантность подчёркивал подбитый мехом ментик, драпированный на левом плече, и серебряные цепочки на ножнах сабли, позванивающие, когда он ходил взад-вперёд по террасе, ожидая своего гостя.