|
Австрийский главнокомандующий Франц Конрад фон Хётциндорф, после смерти императора Франца Фердинанда объявивший себя регентом империи, по здравому размышлению отдал австрийскую корону не кому-то из Габсбургов, а императору Германии, Вильгельму Второму Гогенцоллерну, то есть мне. И более того, это решение подтверждено австрийским рейхстагом. Правы были советники моего кузена Михеля, когда рекомендовали мне сидеть спокойно и не суетиться. Сами, мол, австрийцы придут и сами все предложат, да еще и с выражением верноподданнического почтения. Германия присоединяет Австрию не в громе пушек, ненависти и крови, а с доброго согласия и при любви своих новых подданных.
– Хох! – рявкнули вскочившие со своих мест генерал Мольтке и министры. – Да здравствует наш добрый кайзер! – Да ладно уже вам! – отмахнулся Вильгельм, – как я вам и говорил, австрийская история для нас кончилась вполне благополучно. А с переходом под наш скипетр Австрии рассыпается и остальная конструкция бывшей империи Габсбургов. Королевство Богемии и Моравии теперь отдельно, Венгерское королевство тоже отдельно. Прага уже выслала моему кузену Михелю и мне предложение экстренно заключить перемирие и начать переговоры об их вступлении в Континентальный Альянс. Правда, в Будапеште пока думают, но это у них ненадолго. Регулярная австрийская армия уже покидает фронт и отходит на свою территорию, а гонведа, оставшегося в одиночестве, русским армиям хватит не более чем на пару укусов. Теперь, господа, нашей непосредственной заботой оказывается только Франция, и больше никто. – Я думаю, Ваше Королевское Величество, – пробасил Мольтке (младший), – что после того как Франция была уличена в том, что непосредственно участвовала в цареубийстве, ни у вашего кузена Михеля, ни у дяди Альберта (британский король Эдуард VII) не возникнет никаких возражений против объявления войны этому гнусному государству, являющемуся рассадником безбожия, разврата и смут… – Вы опоздали, Гельмут, – саркастически хмыкнул молчавший до того Вильгельм фон Шён, – не далее как через час после полуночи в наше ведомство поступила экстренная телеграмма, присланная нашим послом в Париже Гуго фон Радолин. Франция сама объявила нам войну, и сделала это гнусно, под покровом ночи, словно надеясь тем самым оттянуть свой неизбежный конец. Я не знаю, что так подействовало на пожирателей лягушек: то ли затеянная нами дезинформация по поводу нашей мнимой слабости и ожесточенного сопротивления австрийцев русским армиям, то ли Клемансо в голову ударил успех санкционированного им цареубийства – но, как и пожелал Его Королевское Величество, свою арию французская лягушка проквакала до конца как по нотам. – Да это просто праздник какой-то! – воскликнул расчувствовавшийся кайзер, – тупоголовые лягушатники сами напрашиваются на хорошую порку. Теперь вы, Гельмут, телеграфируйте на Западный фронт сигнал «Валькирия». Пусть наши гусары начнут тревожить французов своими наскоками, при необходимости сразу отходя на германскую территорию. Я надеюсь, что мой добрый Альфред (Шлиффен) окажется на высоте и доставит им удовольствие по полной программе. Мой добрый Вильгельм, телеграфируйте пожалуйста в Петербург, Лондон и другие страны Континентального Альянса, что мы приняли вызов подлых цареубийц и выходим на бой, после которого мир необратимо изменится. Все гнусное, мерзкое, развратное, либерально-республиканское из него исчезнет, заменившись простым и понятным консервативно-монархическим началом. Знаете, господа, передо мной немного приоткрыли завесу тайны и показали, во что этот мир превратится всего через сто лет – и могу сказать, что ради того, чтобы этого никогда не случилось, я готов сжечь хоть сто Парижей вместе со всеми их Луврами и древними соборами. Мерзкая клоака по сравнению с миром будущего полна благоухания и являет собой образчик чистоты. А начало всей той мерзости положили как раз французы. |
