Я прорыдала всю ночь, а утром по дороге в школу ко мне прицепилась Лидия Петровна с третьего этажа. Она вкрадчиво увещевала меня: «Мы понимаем. Ты без мамы растёшь. Папа в разъездах. Вообще неизвестно что в твоей семье происходит, все тебя бросили, но нельзя же так – по рукам пошла в четырнадцать то лет! Опомнись, Рита! А то станешь, как эти, прости Господи, возле ларьков…».

Я шла молча, по щекам катились едкие слёзы.

Вечером дворовые кумушки шумели и фыркали. Не назвала меня проституткой только ленивая. Лариса Валерьевна. Потому что она полная и вообще почти ни с кем не разговаривала. Аньке Васильевой и Оксане Самсоновой родители запретили со мной дружить. Девчонки под навесом хихикали: «Ну и что? Ты, говорят, с Колькой переспала? И как оно?». Я им буркнула в сердцах: «Дуры вы!» и спряталась в собственной квартире.

Когда стемнело, в дверь робко постучали. Это был Коля. Он неловко переминался на пороге:

– Привет. Ты… это…

– Коля, Коленька! За что они так? – жалобно спросила я, надеясь, что он – такой сильный, взрослый – защитит меня обязательно. – Я же… ты знаешь, я…

– Это всё мать, – мялся он. – Ты прости. Давай не будем раздувать, а? Типа не было ничего, а то она со свету сживёт.

Он ещё что то мямлил, пятясь, как рак, назад, а я, широко раскрыв глаза, не могла понять, что происходит. Он же мой герой! Супермен… Капитан Америка… В фильмах про любовь всё не так! Но с каждым шагом назад Коля казался мне ниже и ниже. А когда сверху послышался визгливый голос тети Тамары: «И долго я ещё ждать буду?!», героический образ Коли в моих глазах растворился, и я увидела высокого, тощего парня, убегающего от меня с видом покусанного псами кота.

Я прислонилась к косяку и слушала, как быстро простучали его тапочки по ступеням, как пробормотал что то матери этот ничтожный трус, как хлопнула дверь на пятом. Потом я щёлкнула замком и влезла с ногами на диван. На улице было плюс двадцать, но я накрылась пледом, дрожа от холода, который залил сердце. И я больше не плакала – во мне зрел протест. Желание революции и справедливости подмяло смущение и жалость к себе.

«Проститутка, говорите? Да пошли вы!» – пробормотала я и кинулась обрезать юбки до совершенно пошлого мини.

Утром накрасилась, надела яркие полосатые гольфы, едва прикрывающую ягодицы юбку, навернула из длинных волос что то невообразимое и пошла в школу. Тётя Лида будто ждала меня во дворе.

– Рита, ай, Рита, на кого ты похожа? Что бы твоя мама сказала?

– Что я красавица, – ответила я, развернув плечи и глядя соседке прямо в глаза. – И папа тоже!

– Я же тебе говорила…

– Зря старались! – перебила её я. – Вы не имеете права лезть в мою личную жизнь.

Сморщенное личико тёти Лиды стало похожим на кукиш, и она выдала:

– Личная жизнь должна быть красивой.

– А у вас с мужем она красивая? – усмехнулась я, чувствуя, что не она, взрослая женщина права, а я.

Та хлопнула ресницами, застыв от возмущения. А я добавила:

– Вряд ли. Но вы мне не рассказывайте, мне это не интересно!

– Да как ты смеешь, девчонка!

– Смею, – громко, на весь двор заявила я. – Я посмотрела в Интернете: даже закон есть о частной жизни, и вы его нарушаете! Ещё раз подойдете или будете обо мне слухи распускать, мой папа вернётся и подаст на вас в суд. Он обещал! И на соседей сверху тоже подаст!

Это была ложь, но я пошла ва банк.

Тётя Лида и проходившие мимо к остановке соседи, включая Колиного отца, опешили, а я развернулась и пошла в своём мини с гордо поднятой головой.

«Я впервые поцеловалась, а значит, я стала женщиной, – думала про себя я.