* * *

Три тысячи разбойников, вместе с примкнувшими к ним дервишами, мало чем отличающимся от разбойников Семёна Вороха, сумели захватить полгорода и даже успели его пограбить, воспользовавшись суматохой и спустившимися на город сумерками.

Сборная солянка бандитов и дервишей ожесточённо сражалась, будучи в своей стихии, плюс, многие из дервишей хорошо знали узкие улочки Омдурмана, на которых и разгорались ожесточённые схватки. На одной из таких улочек была перебита целая рота шотландских стрелков.

Но численное превосходство англичан, а также, отчаянные действия их союзников – египтян и суданцев, которым просто некуда было бежать, переломили ход ночного сражения. Но Ворох уже знал, в какую сторону отступать.

Вырвавшись из города в южном направлении, где располагался лагерь Мамбы, он повёл своих солдат к нему, но не все воины живыми вышли из тесного города. Многие полегли в Омдурмане, не сумев вырваться из западни, которую сами же и устроили.

Пересчитав всех, кто выбрался из города, Ворох убедился, что число две тысячи, оптимальное для него. Именно столько воинов прорвалось сквозь город вместе с ним.

* * *

Я с удивлением смотрел на вышедших ко мне чумазых лоботрясов, с откровенно зверскими рожами. Некоторых из них узнал Осман Дигна, в общем-то, если бы не Осман, то вышедших было бы намного меньше. Но утром на следующий день, их оказалось вовсе не две тысячи человек, как доложил атаман Семён Ворох, а на три сотни меньше.

Куда делись остальные, было неизвестно, да и никто их не считал, если честно. Всё перемешалось в ту ночь. Ожесточённое сражение с англичанами, ночной бой отряда Вороха, разбирательство с пришедшими, кричащие от боли раненые, захват лагеря англичан, разбор трофеев, подсчитывание ущерба, всё это перемешалось у меня в голове.

Голова кипела, как тот алхимический котёл, в котором бурлило ценное снадобье, в любой момент грозящее сбежать от меня. Эй, моя голова, ты гдэээээ?

Подозвав к себе Вороха, который до сих пор доказывал, что он свой, несмотря на то, что в ночном переполохе возникла спонтанная перестрелка его людей и моих. В конце концов, мы разобрались, и я начал допрашивать его.

– Кто таков, мил человек?

Семён Ворох слышал, конечно, что Мамба умел говорить по-русски, но одно дело слышать от других, а другое дело лично в этом убедиться.

– Вольный казак войска калмыцкого, атаманом к местным арабам подвязавшийся, по причине острой нужды и оттого, что отбился от своих в Абиссинии. Ранен был вашество, не помню ничего. Очнулся…

– Гипс, – прервал я его неожиданно, – здесь помню, – я коснулся своей головы рукой, – а здесь уже не помню, – коснулся я своей головы с другой стороны. – Так?

– Ну…, а…, м…, да, примерно так.

– Врёшь ты всё. Палач! Палаач!

Из темноты вынырнул мой бессменный товарищ, возглавлявший такой ответственный пост.

– Ты что-нибудь слышал об их отряде? – спросил я у него, кивком головы указав на Вороха.

– Разбойники, – коротко доложил он.

– Вот видишь, мил человек, я всё о тебе знаю, и ночь ещё не закончилась. Глядишь, к утру качаться будешь на… – и я огляделся вокруг в поисках дерева. Увы, ничего нужного нигде не наблюдалось. Только на середине реки виднелись две тёмные туши канонерских лодок и ещё одна, полузатопленная, у противоположного берега.

– О! Будешь врать, качаться будешь на рее канонерской лодки, аки пират. Ты ж разбойник?

– Нет, я атаман вольных охотников – признался Ворох.

– Ото так. И так всё понятно было, чего уж врать-то. Разбойники ли вы с большой дороги, аль охотники, пираты или бандиты, мне всё равно.