Минут десять стоял он в темноте улочки, но никто из кабака не вышел. Эванс проявил характер — не пошел за Савинковым сам и не пустил Деренталя. Но он прекрасно понимал — кабак не место для серьезных переговоров…

Спустя час Деренталь прибежал к Савинкову домой возбужденный и будто ни в чем перед ним не виноватый.

— Все-таки они наглецы, — начал он с порога. Он уже успел хорошо продумать все, что будет говорить. — Ну каковы наглецы? Как бульдоги, мертвой хваткой берут за горло!

— Вас взяли за горло? Куда же смотрела парижская полиция? — спросил Савинков.

— Он позвонил мне и сказал, что хочет встретиться по крайне важному для вас, Борис Викторович, делу. И назвал адрес. Только там я увидел, что это за местечко, но я уже был схвачен за горло. Как вы нашли нас? Это же просто волшебство какое-то! Даже мистер Эванс задумался над этим. Но я сказал, будто это я предупредил вас, куда я отправлюсь, такой, мол, у нас порядок.

— А почему бы такой порядок иметь не в воображении, а в жизни?

— Но, Борис Викторович, какая наглость! Предложить нам превратиться в американскую шпионскую контору!

— Что это вы вдруг стали так щепетильны? Разве мы не занимаемся такой же работой для Франции, для Англии и даже для Польши?

— Но только для того, чтобы иметь возможность бороться за свои политические идеалы!

— А если мы сговоримся с Америкой, эти возможности увеличатся? — снова спрашивает Савинков, и Деренталю не понять: всерьез или чтобы уязвить.

— Да нет же! — Деренталь совершенно не понимает позиции шефа и боится развития разговора в этом направлении. — Наглецы! Этот недоносок позволил себе нашу борьбу назвать мышиной возней!

— Вы ему дали по физиономии?

Деренталь молчит.

— Значит, не дали? А почему? — Савинков несколько секунд подождал. — Не хотите сказать правду? Так слушайте ее от меня. Вы потому не сделали этого, что сами так информировали его о наших делах.

Деренталь действительно информировал американца об их делах в довольно мрачных красках, но он думал, что это поможет им получить доллары. Он хочет объяснить это, но Савинков поднимает руку:

— Не надо, Александр Аркадьевич. Меня очень печалит происшедшее. И конечно, не хулиганство американца. Все же спасибо, хотя и за позднюю, информацию. А теперь, прошу вас, оставьте меня одного.

Деренталь был так взволнован и испуган всем случившимся, что, вернувшись в свой отель, против обыкновения зашел к жене.

— Люба, сходите сейчас же к Борису Викторовичу, я оставил его в весьма дурном состоянии… — сказал он довольно просто то, что в другое время не смог бы произнести.

У Савинкова настроение было отчаянное. Собственно, ничего неожиданного не произошло, но вдруг он как-то особо остро почувствовал свое одиночество, опасную зыбкость почвы под ногами. Все вокруг ненадежно. Даже недавние друзья и соратники. А главное — сам он существует, словно отброшенный от всего конкретного и реально измеримого, и движется по какой-то своей, никого уже не интересующей и бесполезной орбите. А в это время за его спиной совершаются какие-то сделки и даже его самого продают кому-то. Пока его по-настоящему не продали, надо действовать, и действовать там, где его главный исторический фронт, — в России. Если бы только здесь был Серж! Все было бы в тысячу раз проще! Он верит только ему, своему верному спутнику на всех дорогах жизни и борьбы…

Когда Савинков начинает думать об этом, он старается найти миллион объяснений, почему не уехал в Россию до сих пор. Старательно и стыдливо он отталкивает от себя самое точное объяснение — страх перед новой Россией — и придумывает все новые и новые объяснения.