Заслуживает внимания мнение видного работника прокуратуры того времени Рубена Павловича Катаняна:

«Свое суждение о приговоре в то время я определял тремя аспектами. Первый — чисто психологический и самый неточный. Я бывал на суде. Савинков выглядел чрезвычайно жалко, его лепет про любовь и верность народу вызывал в зале громкий смех, на который он никак не реагировал… В общем это был человек морально раздавленный, уничтоженный, и его смерть физическая уже не виделась как нечто обязательное, без чего душа твоя не будет спокойна.

Второй аспект — юридический. Я думал, что такой приговор вполне правомерен. В нем выражена гуманность советского суда — ведь и на суд действовали обстоятельства первого аспекта. Лично я под этим приговором подписался бы не задумываясь.

Наконец, третий аспект — политический. Конечно, этот необычный приговор заставил задуматься многих находившихся за границей крупных и мелких деятелей контрреволюции, внес смятение в их ряды — теперь мы знаем это точно. Такой приговор, кроме того, перед всем миром продемонстрировал нашу уверенную силу. И в заключение еще одно соображение. Сейчас я уже не могу вспомнить, кто мне тогда об этом говорил, но суть помню неоспоримо. Речь шла о том, что Савинков собирался написать книгу о своем жизненном и политическом пути. Такая книга явилась бы поучительной сенсацией для всего мира, и ради одного этого стоило сохранить Савинкову жизнь».

Интересен отклик Черчилля на дело Савинкова. Он написал об этом два письма Сиднею Рейли. Вот они.

«Многоуважаемый господин Рейли!

С глубоким огорчением я прочел известие о Савинкове. Боюсь, что объяснения, которые Вы даете в своем письме в „Морнинг пост“, расходятся с событиями. „Морнинг пост“ печатает сегодня подробный отчет о процессе, и я узнаю те же речи, которые слышал от Савинкова в Чекерсе, насчет свободных советов и т. п.

В своем письме Вы объясняете, что заставило его поехать в Советскую Россию. Если правда, что он оправдан и освобожден, я могу только порадоваться. Я уверен, что, если ему удастся приобрести влияние на этих людей, он сделает все возможное, чтобы улучшить общее положение. Вообще говоря, то, как обошлись большевики с ним, в первый раз свидетельствует, что они способны вести себя прилично и разумно.

Буду рад всему, что Вы сообщите мне по этому поводу, потому что всегда считал Савинкова крупным человеком и большим русским патриотом, несмотря на ужасные вещи, с которыми связано его прошлое. Впрочем, трудно судить политическую жизнь чужой страны.

Сент. 1924 г.

Преданный Вам Уинстон С. Черчилль».

И второе письмо, написанное, по-видимому, несколькими днями позже:

«Усадьба ЧАРТУЭЙЛ УЭСТЕРХЕМ, КЕНТ, 15 сентября 1924 г.

Многоуважаемый господин Рейли!

С большим интересом прочел Ваше письмо в „Морнинг пост“. События развернулись так, как я ожидал. Думаю, что Вам не следует судить Савинкова так жестоко… Во всяком случае, я подожду конца этой истории, прежде чем менять свое мнение о Савинкове.

Преданный Вам Уинстон С. Черчилль».

Итак, Советская власть даровала Савинкову жизнь. Но нигде в архиве я не нашел написанных рукой Савинкова слов благодарности за это. После приговора суда он продолжал находиться во внутренней тюрьме ГПУ, где ему были созданы многие удобства. В камере был постлан ковер и поставлена нетюремная мебель. По обоюдной просьбе Савинкова и Любови Ефимовны Деренталь последняя была переведена к нему в камеру и жила вместе с ним.