Дорога, вполне сносная, пересекала ровное пыльное пространство с каменистой красноватой почвой. Когда вдали завиднелось нечто вроде белого палаточного городка, Патрик свернул влево, к обрывистой скале, сильно выветрившейся с одной стороны; она состояла из той же чёрной, по-видимому, вулканической породы, на которую я обратил внимание чуть раньше. Попетляв, машина остановилась на площадке, и дальше мы пошли пешком. Несмотря на мои протесты, он решительно забрал у меня чемодан, довольно тяжёлый. «Нет-нет, прошу тебя… Ты же ВИП…» Он говорил вроде бы в шутку, но что-то подсказывало мне, что не совсем. Мы прошли мимо дюжины гротов с узким входом, вырубленных в скале, и наконец, поднявшись ещё на одну площадку, почти на вершине небольшой горки, оказались перед ещё одним гротом, гораздо больше остальных; у входа, шириной в три метра и высотой в два, тоже стояли двое вооружённых охранников.

Мы вошли в первую залу — квадратную, со стороной примерно метров десять и с голыми стенами; единственной мебелью здесь были несколько складных стульев, расставленных вдоль стен. Затем, следуя за охранником, мы пересекли коридор, освещённый высокими светильниками в форме колонн, очень похожими на те, что были в моде в 70-е годы: в светящемся геле жёлтого, бирюзового, оранжевого и бледно-фиолетового цвета вспухали большие пузыри, медленно поднимались вверх и исчезали.

Апартаменты пророка тоже были обставлены в стиле 70-х годов. На полулежал толстый оранжевый палас, исчерченный фиолетовыми молниями. По всей комнате в живописном беспорядке были разбросаны низкие диванчики, покрытые шкурами. В глубине на ступенчатом возвышении стояло вращающееся кресло для отдыха, обитое розовой кожей, со встроенной подставкой для ног; кресло пустовало. За ним я обнаружил знакомую картину с псевдорайским садом, она висела в столовой пророка в Зворке: двенадцать юных дев, облачённых в прозрачные туники, взирали на него с обожанием и вожделением. Комично, разумеется, но ровно в той — в конечном счёте весьма малой — степени, в какой может быть комичной вещь чисто сексуальная: юмор, чувство смешного торжествуют лишь тогда (собственно, мне за то и платили, причём недурно платили, чтобы я это знал), когда направлены на мишени уже беззащитные, вроде религиозности, сентиментальности, преданности, чувства чести, и, напротив, не в силах нанести серьёзного урона глубинным, эгоистичным, животным детерминантам человеческого поведения. В любом случае картина была написана настолько плохо, что я далеко не сразу узнал изображённых на ней моделей, вполне живых девушек, которые восседали на ступенях, кое-как пытаясь воспроизвести живописные позы — их, видимо, предупредили о нашем прибытии; впрочем, репродукция из них получилась весьма приблизительная: если некоторые облачились в те же прозрачные туники, отдалённо напоминающие греческие, подняв их до талии, то другие предпочли бюстье и чёрные латексные бюстгальтеры; так или иначе, половые органы у всех остались обнажёнными.

— Это невесты пророка, — почтительно произнёс Патрик.

По его словам, этим избранницам дарована привилегия постоянно жить при пророке: у каждой есть собственная комната в его калифорнийской резиденции. Они представляют все расы, населяющие Землю, и, в силу своей красоты, предназначены исключительно для служения Элохим, а следовательно, не могут вступать в сексуальные отношения ни с кем, кроме них (буде, конечно, те соберутся почтить Землю своим присутствием) и пророка; по желанию пророка, они могут также заниматься сексом друг с другом. Я немного поразмыслил над этой перспективой, одновременно пытаясь пересчитать девушек: решительно, их было только десять. В этот момент я услышал справа какой-то всплеск. Зажглись галогеновые лампы на потолке, освещая бассейн, вырубленный в скале и окружённый пышной растительностью; в нём купался обнажённый пророк.