Похоже, такая тональность беседы несколько отрезвила Руни, заставив вспомнить, что перед ним всего лишь пацан. Ирландец вернулся к своему подъемнику, но каждый раз, проводя лошадь мимо платформы, бросал злобный взгляд на работавшего там мальчишку.

Справедливости ради должен сказать, что красноречие пацана распространялось не только на нас с Руни. Иногда он выглядывал из за угла пресса и интересовался у другого погонщика, кого он поставил себе в упряжку – отловленных в прерии зайцев или просто слабосильных осликов? Бедолага доходил до белого каления и от этого все чаще щелкал кнутом лошадей.

А этот сопляк еще умудрялся перегибаться через край платформы и отпускать пару тройку любезностей в адрес обвязчика тюков, издевательски интересуясь, уж не заигрался ли он там, часом, в кости, не надорвался ли от такого усердия, и вообще, не рановато ли отцепился от маменькиной юбки?

Не остались незамеченными мальчишкой даже возницы, правившие громоздкими конными граблями. Его пронзительный голосок разносился далеко, прорываясь сквозь лязг пресса, перекрывая возгласы и брань других работников.

Немного погодя он перестал меня донимать – наверное, понял, что меня не так то легко вывести из себя. Я же просто с интересом наблюдал за его тактикой, а поэтому и не думал злиться. Было совершенно очевидно, что пацан нарочно доводил и подначивал нас, взрослых мужиков. Таким образом он хотел подогнать нас, заставить работать поживей, и в какой то мере это ему удавалось.

А еще мне до ужаса любопытно было поглядеть, как долго мальчишка протянет. Сохранить столь бешеный темп до полудня ему не удастся, в этом я был абсолютно уверен. Бесспорно, Чип знал все о технологии загрузки пресса и умел виртуозно орудовать вилами – а это целое искусство. Однако, несмотря на то что был так ловок, самоуверен и силен не по годам, попросту физически не мог продержаться долго, запихивая в камеру приемника бесконечные тонны сена в густом облаке летящей пыли, стоя на жаре – сорок градусов в тени. Одному Богу известно, до какой отметки мог доползти столбик термометра на солнцепеке, где ему приходилось работать.

Мы отработали с четырех до шести. Затем был сделан перерыв на завтрак. За едой мальчишка был очень весел, радостно щебетал, подобно раннему жаворонку, и еще успевал отпускать шуточки в наш адрес. В десять часов наступило время второго завтрака, состоявшего из вареного чернослива, хлеба и кофе. Пацан был по прежнему довольно бодр, но, похоже, его веселость пошла на убыль. Он не стал спускаться с платформы, а просто насмешливо проговорил оттуда:

– В чем дело? Вы что, парни, вообразили себя школьниками и решили, что вам будут платить за безделье?

Но вниз так и не сошел, просто исчез из виду, и я понял, что он растянулся под палящими лучами солнца, чтобы хоть немного отдохнуть.

Расправившись с завтраком раньше остальных, я вышел из за стола и тайком отнес к прессу кружку кофе. Чип неподвижно лежал на платформе, глаза его были закрыты, а рот слегка приоткрыт. Я осторожно тронул его за плечо, и он, вздрогнув, поспешно принял сидячее положение. Потом угрюмо глянул на меня, выпил залпом кофе и молча протянул мне пустую кружку. После этого поднялся на ноги и снова взялся за вилы.

Я отнес кружку обратно.

– Послушайте, босс, – обратился я к Ньюболду, – может, все таки велите мальчишке уйти с пресса? Он же там сдохнет.

– Ну и пусть подыхает! – отозвался тот, а Руни и еще двое парней с готовностью поддержали его мнение.

Так что мне ничего не оставалось, как просто вернуться обратно, наблюдать за происходящим и волноваться, ибо у меня появилось такое ощущение, что я сказал больше, чем знал.