— Опиши мне своего отца. Что он за человек? Я знаю, у тебя к нему двойственные чувства, но, может, ты мне о нем расскажешь?

Мотает головой.

— А о матери?

— О! Придумала, что я тебе расскажу. Очень полезный факт об электричестве. Считается, что молния не может ударить в одно и то же место дважды. Но есть люди, в которых молния попадала не два даже, а три раза. У них в крови много металла. Как у меня.

— По-твоему, ты притягиваешь несчастья? — спрашиваю я, катая кусочек мела между пальцами. Во мне зреет непреодолимое желание рисовать, и не важно, что это будет, главное — увидеть свой след и убедиться: я существую. Однако что-то мне мешает — нечто примитивное, засевшее глубоко во мне, живущее по своим, никому не известным законам.

Бетани качает головой, улыбается и укоризненно цокает языком:

— Со мной этот номер не пройдет. Забудь свои психологические штучки. Попробуй задать настоящий вопрос.

— А ты меня научи. Давай поменяемся ролями.

— Ага. Разбежалась, — смеется Бетани. — Какой идиот захочет меняться местами с калекой?

Принимаюсь наводить порядок в уголке для работы с глиной. Через минуту раздается звонок на обед, в студию входит медсестра и уводит Бетани. Я остаюсь одна.

За окном собираются тучи, растекаются волнами серого пара. Глядя на их бесшумный, призрачный бег, я вдруг понимаю, что уже не могу не думать о Бетани. Когда мои мысли сосредоточены на ней — даже если они не всегда приятны, — я забываю о себе. А забвение, как я теперь выяснила, иногда превращается в наркотик. Бетани не испытывает к нашему миру никаких добрых чувств. И если представить, что по каким-то своим — и, возможно, веским — причинам ты разделяешь ее нелюбовь, представить, будто и ты веришь, что умер в четырнадцать лет, то жить в этой клинике, воображая, будто в тебя вселился могущественный призрак — этакая разъяренная, наэлектризованная Гея, — судьба далеко не худшая. Если со всех сторон на тебя сыплются катастрофические прогнозы климатологов, а в детстве тебя кормили рассказами о геенне огненной — идее, в которую верят все больше и больше людей, — почему бы не поддаться заблуждению о том, что у тебя есть особый дар? Электрошок, как известно, на время стирает память, и можно рождаться заново, неделю за неделей, и громко сулить миру мрак и погибель или, в другом настроении, искать утешения в своих маленьких сокровищах — в мечтах и страхах, которые хранятся в подвалах твоей памяти. Я сама через это прошла и знаю, как это бывает: надежды, спрятанные на дальнюю полку или яростно отброшенные в сторону, спасительные иллюзии о том, что человек — центр вселенной, превратившиеся в бессмыслицу и абсурд.

Небо уже почти почернело — то ли день, то ли ночь. Уголок лепки — настоящая зона бедствия, и до стола, за которым работала Бетани, я добираюсь только через полчаса, за несколько минут до следующего занятия. Там, рядом с угольными небесами и изготовившимся к прыжку ныряльщиком, остался набросок — красная фигурка лежит, скособочившись, на полу. Рисунок похож на детский палка, палка, огуречик. Судя по двум треугольникам на груди и юбке, тоже треугольной, на рисунке изображена женщина.

Что-то торчит у нее из глаза.

По словам Мэри, моего физиотерапевта, число молодых пациентов с инфарктами неуклонно растет — такой вот побочный эффект алкоголизма и наркомании. Странно, что о нем так мало говорят. Среди людей в инвалидных колясках многие — моего возраста или младше; родители или даже бабушки-дедушки, сопровождающие колясочника, — явление не редкое. Подтверждение тому — мои утренние прогулки, во время которых я регулярно застаю себя за тем, что танцую дуэтом с другой парой колес, неизящно вихляя туда-сюда в попытке разъехаться с соратником по несчастью.