Но тщетно – обычная квартира одинокой женщины. Женщины, которая пропадает целыми днями на работе и потому ей некогда вести домашние дела. Она разгребает накопившееся лишь в свой выходной в конце недели. Я окинул комнату взглядом: все, что в ней находилось, принадлежало жене. Признаков других людей я не уловил (даже следов моего присутствия почти не осталось). Вряд ли мужчина приходит сюда, подумал я. Они, должно быть, встречаются в другом месте.
Пока я в одиночестве коротал минуты в квартире, у меня – как бы это объяснить… – возникло ощущение, будто кто-то за мной наблюдает. Такое чувство, словно следит скрытая камера. Но, разумеется, такого быть не могло. Жена ничего не смыслит в механизмах. Она даже батарейки в пульте управления не может поменять сама. Установить скрытую видеокамеру, управлять ею дистанционно – такие изощренные методы ей не под силу. Просто у меня сдают нервы.
Но все же, пока находился в квартире, я вел себя как человек, чей каждый шаг записывается воображаемой видеокамерой – ничего лишнего и неуместного. Не выдвигал ящики стола Юдзу, чтобы проверить их содержимое. Я знал, что в комоде, в глубине ящика с колготками и прочим бельем она хранит маленький дневник и важные письма, но трогать их тоже не стал. Я знал пароль от ее ноутбука (конечно, если его не сменили), но даже не приподнял крышку. Все это уже не имело ко мне никакого отношения. Я лишь сполоснул кружку из-под чая, вытер ее тряпкой и вернул на посудную полку. Выключил свет. Затем встал возле окна и какое-то время наблюдал, как снаружи льет дождь. Вдали тускло маячил оранжевый блик Токийской башни. Затем я опустил ключ в почтовый ящик и вернулся на машине в Одавару. В дороге я провел примерно полтора часа. Но было такое ощущение, будто я на один день слетал в чужую страну и вернулся.
На следующий день я позвонил своему агенту. Сказал, что в Токио хоть и вернулся, но заниматься портретами впредь не намерен.
– То есть вы больше никогда рисовать портреты не станете?
– Видимо, нет, – ответил я.
Он принял это известие стоически – особо не возражал и от советов воздержался, потому что знал: если я что-то сказал, то уже не отступлюсь от своего слова. Он лишь напомнил напоследок:
– Если опять захотите вернуться к прежней работе, звоните в любое время. Мы будем рады.
– Спасибо, – из вежливости ответил я.
– Возможно, это не мое дело, однако чем вы собираетесь зарабатывать на жизнь?
– Пока не решил, – откровенно сказал я. – Холостяку на жизнь много не нужно. К тому же остались кое-какие сбережения.
– Будете и дальше рисовать?
– Думаю, да. Ничего другого я не умею.
– Хорошо, если все сложится удачно.
– Спасибо, – еще раз поблагодарил я агента. Затем вспомнил, что еще хотел сказать, и добавил: – Есть ли что-то такое, что мне следует помнить?
– Вам – что-то помнить?
– Иначе говоря – совет профессионала у вас для меня есть?
Он немного подумал, затем сказал:
– Вы – такой человек, которому требуется больше времени, чем обычным людям, на то, чтобы в чем-то убедиться. Но если не торопиться с суждениями, время, пожалуй, окажется за вас.
Прямо название одной старой вещи «Роллингов», подумал я.
Он продолжил:
– И вот еще что. Мне кажется, у вас есть особая, важная для портретиста способность интуитивно подбираться к сущности объекта и распознавать его нутро. Другим это, как правило, не дано. Очень жаль, если, обладая таким даром, вы никак не станете его применять.
– Но рисовать портреты сейчас мне хотелось бы меньше всего.
– Я это понимаю. |