– Почему обязательно музыку? – пожал плечами Костя. – Для музыки слух нужен особый, а он не у каждого есть. И картины тоже – уметь надо, не каждый умеет. Хотя пацаночка моя, между прочим, проявляет к этому делу талант! А самой пять лет всего. Но не обязательно ведь такое творчество, что учиться надо, вот я к чему веду! Творчество – оно же вообще… Я, например, сначала очень историей Сахалина увлекался. Монерон же наш – знаете? – в честь француза Монерона назван, который в кругосветной экспедиции Лаперуза участвовал еще в конце восемнадцатого века, первым увидел этот остров. Ну, и других много интересных сведений. И все-таки мне этого было мало! – Он снова бросил на Юру быстрый, проверяющий взгляд. – Мне, понимаете, мало было только узнавать, а хотелось обязательно самому… И тогда я взял и попробовал писать стихи. – Он помолчал. – Может, конечно, и ничего особенного, так себе стихи, хотя и в областной газете потом публиковали… Но для меня даже неважно было, хорошие они или плохие, на чужой взгляд, понимаете? Для меня то было важно, что со мной самим происходило, когда я их стал писать… Не курите, Юрий Валентинович? – спросил он.

– Курю, – кивнул Юра, доставая пачку «Мальборо» из кармана комбинезона и протягивая Береговому. – Только уж меня зовите тоже по имени.

– Ну, и меня тогда на «ты», – кивнул Костя, тоже доставая сигареты. – Так вот, я еще камешками увлекался. Агаты собирал на отмелях, сердолики, янтарь. У нас тут аметисты даже есть! Интересно очень их искать, многие собирают, знаете? – Юра кивнул. Поисками и шлифовкой полудрагоценных камешков действительно увлекалось множество людей на Сахалине, настоящие фанаты этого дела попадались. – Ну вот, а когда я стихи начал писать… Не поверите, даже с камешками все стало по-другому! Серый он сначала, мутный, а распилишь его – мама дорогая! Такой чистый срез, целый день можно рассматривать. Я, помню, про один агат подумал: как глаза у женщины, у очень красивой, необыкновенной такой и загадочной женщины, в которую ты, например, влюблен и век готов в ее глаза смотреть… А ведь весь же берег такими камнями усыпан! И как же тут стихи не написать? Ты сам-то ничего такого не пробовал? – неожиданно спросил он. – Рассказы, может?

– Нет, – наконец улыбнулся Юра. – А почему ты решил?

– Ну, Чехов же писал, а он тоже был доктор, и на Сахалин к нам тоже из Москвы приезжал.

– Нет, Костя, – по-прежнему улыбаясь, покачал головой Гринев. – И врач я тоже, и на Сахалин из Москвы приехал, но рассказов не пишу.

– Жалко, – сочувственно заметил Костя. – Но, с другой стороны, у тебя работа такая – не смотритель на маяке, сильно-то не заскучаешь. Летит, – прислушался он – казалось, к шуму волн. – Собирайся, Юра, сейчас садиться будет. Как Егорыч наш, скоро оклемается?

– Не скоро, – ответил Гринев уже на ходу. – Довезти бы его поскорее. Пока-то он ничего, но все может быть. Время дорого! – Остановившись на минуту, он достал из кармана «Мальборо», шариковую ручку и записал на сигаретной пачке номер телефона. – Ты в Южном бываешь, Костя? Звони, как будешь. Хочется стихи твои почитать, если дашь.

Теперь и он слышал гул вертолета, а вскоре и увидел его в низком небе над проливом.

В полумраке кабины постанывал, придя в сознание, смотритель маяка Егорыч, тихо всхлипывала его жена Тася.

Юра смотрел в тускловатый иллюминатор, как уменьшается, падает вниз одинокий остров Монерон, все берега которого усыпаны агатами, похожими на глаза любимой женщины.