Конура ее явно предназначалась для большой собаки. Но подняться в ней в полный рост Ангел все равно не может. Она проводит руками по всем прутьям железной решетки, на ощупь исследуя в темноте клетку, проверяя, нет ли где в углу бутылки с водой. Ее мучают жажда и голод — ее всю неделю не кормили. Только через вставленную в гортань трубку питательный раствор вливали. И горло от этой трубки теперь горит, как в огне. Она забилась в угол клетки. Одного этого слабого движения хватило, чтоб заныло все ее измученное тело. На нем ни единого живого места нет — сплошные синяки да свежие рубцы грубо наложенных швов.

Из коридора до Ангела доносятся неясные голоса, шарканье шагов по линолеуму и скрип колес железных каталок — те самые, невинные вроде бы звуки, которые издавна преследовали ее в ночных кошмарах. Разница только в том, что прежде она от них просыпалась с криком, а теперь все это снова происходит с ней наяву. И кричать она больше уже не может.

Первые дни она вопила, во все горло неустанно и безуспешно звала на помощь. Потом, когда стало ясно, что помощи ждать не от кого, она только, задыхаясь, слабо хрипела: «За что?», «Почему?» В конце концов у нее и на это сил не стало, и она совсем затихла. А они все тыкали и тыкали ее своими иголками.

Ангел всегда про себя знала: она и сильнее, и выносливее, и способнее остальной стаи. Или, по крайней мере, сильнее и выносливее, чем думала про нее Макс. Но ведь она всего-навсего ребенок. Ребенок, у которого вот-вот хрустнут кости. У которого еще немного — и разлетится, разобьется на мелкие кусочки сердце.

Да и сама она, Ангел, совсем разбита. И безнадежно одинока.

Долгое безмолвное рыдание застыло у нее в груди. Подложив под голову какую-то рваную тряпку, Ангел сжалась в комочек в углу конуры.

Но только она заснула, чей-то грубый голос рявкнул у нее над ухом:

— Просыпайся!

Ангела захлестнул дикий ужас. Значит, они снова сейчас ее туда потащат.

Сердце ее отчаянно заколотилось, и она задрожала всем телом. Но усилием воли постаралась взять себя в руки. Не открывая глаз, заставила себя представить, что она дома, что рядом вся ее стая и что это Макс будит ее и сейчас поцелует и обнимет. Ну и что, что Макс вечно командует. Ну и что, что стая вечно в бегах. Любые самые страшные пройденные ими передряги лучше, чем то, что она увидит, стоит ей только открыть глаза.

— Хватит притворяться! Ты не спишь. Тебя выдают показатели твоего мозга!

Не успела Ангел открыть глаза, как ей на голову выплеснули ведро ледяной воды. Взвизгнув, она еще сильнее забилась в угол. Но никакой угол ей не поможет. Она и сама это прекрасно знает.

От холода у нее нестерпимо ломит затылок. Ангел осторожно подносит к нему руку. Там, сзади, пальцы нащупывают маленький выстриженный квадратик и тонкую полоску свежего шрама. С губ у нее срывается жалобный крик: эти гады залезли ей в мозг.

«Макс! Макс! — отчаянно думает Ангел. — На помощь!»

13

— Смотри сюда! Внимательней! — командует ей голос.

Ангел стерла с глаз капли воды, выжала волосы и почувствовала, как по спине с затылка побежали холодные струйки.

Вокруг ее клетки полная темнота. Но Ангел и в темноте все прекрасно видит.

Вдруг в нескольких футах на стене загорается ярко освещенный экран. Беспорядочно замелькавшие на нем кадры внезапно замедлились, и Ангел ясно видит маленького бледного мальчонку со светлыми, почти бесцветными волосами. Он неподвижно лежит на столе, закрытый ослепительно-белой простыней. Он в операционной, понимает Ангел. От этой мучительно знакомой картины она невольно вздрогнула, и каждый шрам на ее собственном теле заболел с новой силой.