Тяжело вздохнув, отодвигаюсь от Клыка и уворачиваюсь от его прикосновения:

— Ты прости меня, но мамин рассказ у меня никак из головы не выходит. Все пытаюсь понять, что к чему.

— У меня тоже. — Он ласково погладил меня по спутанным волосам. — Я старался не думать, притвориться, что ничего этого не происходит, что мы ничего не слышали, не знаем, не понимаем. Не получается. Никуда от ее слов теперь не деться. Вот хоть бы мой блог возьми. Что ж получается, те, кто его читают, они тоже на такую же страшную смерть обречены? Никак у меня это в голове не укладывается.

Слушаю его и не пойму, кто из нас дрожит, я или он.

От отчаяния хочется заорать во весь голос.

— Мы всю жизнь гонялись по свету в поисках дома. Такого, как этот, чтобы всем нам было спокойно, чтобы мы были в безопасности и счастливы. И что ж теперь получается, он нам достался ценой гибели всех остальных!

— Именно так и получается. Такова, видно, суровая правда жизни. Детей выращивают в клетках, шестилеток пытают «на благо науки», — голос Клыка звенит от негодования, и оба мы вздрагиваем, одновременно подумав про пережитое Ангелом, — а кучка взбесившихся белохалатников готова стереть с лица земли все человечество состряпанным в адской кухне вирусом.

Он замолкает, и мы оба долго не произносим ни слова. Высоко в небе луна сияет, как громадный всевидящий глаз. Лицо у Клыка посерело. То ли от падающей на него тени густой листвы, то ли от сознания неизбежной страшной катастрофы.

А я думаю о черных днях нашего лабораторного детства, проведенного в клетках, о быстро промелькнувших годах свободы, когда Клык был мне братом, а Джеб казался отцом. Когда я и выживать-то не умела, а не то что сражаться. Вспоминаю, как Голос впервые сказал мне, что я предназначена спасти мир.

Как все это давно было!

— Мне кажется, я теперь старая-старая… — говорю я, глядя сквозь ветви на бесконечное звездное небо. — Будто мне уже двадцатник стукнуло…

Клык ухмыльнулся.

— Всегда можно устроить себе очередной день рождения, — напоминает он мне про одну из наших затей.

— Да ну его, день рождения. Даже напиться не получится. До чего все-таки у людей идиотские правила: алкоголь нам пить еще нос не дорос, а спасением мира заниматься — всегда пожалуйста.

Клык подвинулся в гамаке, чтоб лучше видеть меня в лунном свете, и губы у него снова дрогнули в его всегдашней кривой усмешке.

— С каких это пор ты правилами так озабочена?

Я ткнула его под ребро.

Вдруг голос у него снова посерьезнел, и мне показалось, что он меня насквозь видит.

— И вообще, Макс. НАМ мир теперь уже спасти не удастся. И тебе тоже.

Выходит, Клык говорит мне, что последние три года моей жизни пошли псу под хвост.

Он, конечно, прав. Но если мне больше мир не спасти…

…зачем живет на свете Максимум Райд?

79

Клык притянул меня к себе сильными жилистыми руками. Глубокая ночь. Мы качаемся в гамаке. Даже в тропических джунглях стало прохладно. Но нам тепло. Мы согреваем друг друга. Он прижимает меня к груди и гладит, и гладит по спине между крыльев. Он теперь мой, только мой, и мне хочется обо всем забыть и утонуть в его любви. Если бы не уколы совести…

— Я знаю, надо быть благодарной Нино. — Мысли у меня путаются, говорить трудно. — Но мне противно, что он и даже мама нас защищают. Что спасают они только нас. Разве от того, что у нормальных людей нет крыльев, они не достойны выжить?

— Вот именно. — Клык скрипнул зубами. — Всю жизнь или нас использовали и эксплуатировали, или мы кого-то спасали.