Иванов приехал на шестой день. Его встретил сын Петр; сейчас Петрушке шел уже двенадцатый год, и отец не сразу узнал своего ребенка в серьезном подростке, который казался старше своего возраста. Отец увидел, что Петр был малорослый и худощавый мальчуган, но зато головастый, лобастый, и лицо у него было спокойное, словно бы уже привычное к житейским заботам, а маленькие карие глаза его глядели на белый свет сумрачно и недовольно, как будто повсюду они видели один непорядок. Одет-обут Петрушка был аккуратно: башмаки на нем были поношенные, но еще годные, штаны и куртка старые, переделанные из отцовской гражданской одежды, но без прорех - где нужно, там заштопано, где потребно, там положена латка, и весь Петрушка походил на маленького небогатого, но исправного мужичка. Отец удивился и вздохнул.

- Ты отец, что ль? - спросил Петрушка, когда Иванов его обнял и поцеловал, приподнявши к себе. - Знать, отец.

- Отец... Здравствуй, Петр Алексеевич.

- Здравствуй... Чего ехал долго? Мы ждали-ждали.

- Это поезд, Петя, тихо шел... Как мать и Настя: живы-здоровы?

- Нормально, - сказал Петр. - Сколько у тебя орденов?

- Два, Петя, и три медали.

- А мы с матерью думали - у тебя на груди места чистого нету. У матери тоже две медали есть, ей по заслуге выдали... Что ж у тебя мало вещей - одна сумка?

- Мне больше не нужно.

- А у кого сундук, тому воевать тяжело? - спросил сын.

- Тому тяжело, - согласился отец. - С одной сумкой легче. Сундуков там ни у кого не бывает.

- А я думал - бывает. Я бы в сундуке берег свое добро - в сумке сломает