Он лег, растянулся во весь рост и сладко зевнул, но тут же подскочил на ноги, негодуя на себя самого. А если сон обернется смертью? Пусть самой милосердной на свете, но он то умирать не собирается. Он должен выполнить просьбу Деи, вернуться к ней, а до этого момента не позволит себе ни минуты отдыха.

Спотыкаясь и ежесекундно причиняя себе боль то щипками, то ударами, чтобы не заснуть на ходу, он упрямо побрел вперед. Ничего не менялось, черный туман был везде. Через какое то время Орлику стало казаться, что он на ногах уже целый день, а может, день и ночь или даже неделю, но вокруг все одно и то же. Только сон одолевает все сильнее, ног он почти не ощущает, а тело окончательно потеряло чувствительность к боли.

И вдруг Орлик что то услышал. Далекое и такое знакомое, что сон тут же бежал без оглядки. Это была песня, бесконечно грустная, старательно, хоть и не слишком слаженно выводимая девичьими голосами. В его родном Кречете женщины и девушки пели прилюдно и вместе лишь в одном случае: когда кто то из их народа отправлялся в самое последнее путешествие.

Таков уж был обычай, усопшего оплакивали женщины, мужчины в этот день хранили молчание и не устраивали спевок. Орлик зашагал быстрее и увереннее, теперь у него был ориентир. Пение звучало все ближе, он уже различал родной язык и привычный напев, бессознательно искал в хоре единственный, самый любимый голос на земле. Искал – и не находил. Орлик ускорял и ускорял шаг, пока не упал навзничь, исчерпав последние силы, и моментально погрузился в сон.

Проснувшись, он обнаружил, что плывет по воздуху, правда, полет трудно было назвать приятным. В тело больно впились грубо переплетенные ветви. Ощупав их, Орлик пришел к выводу, что, похоже, кто то соорудил для него носилки. Над его головой раздавалось громкое пыхтение, и кто то зычным басом поносил нечистых духов с их проделками, а потом и вовсе рявкнул во всю мощь легких:

– Осади, братка, давай передохнем!

И немедленно Орлик оказался на земле, трава щекотнула шею. Тут уж он открыл глаза и встретился взглядом с двумя парами светло карих и одинаково взволнованных глаз – это братья Креслав и Возгарь склонились над ним.

– Гляди ка, в самом деле живой! – радостно улыбаясь, воскликнул Возгарь и промокнул мокрый лоб краем не слишком чистой рубахи.

Орлик ничего не понимал. Он помнил, что был проглочен Смертной Тенью, оказался в очень странном месте, где вообще ничего не было, но откуда там взяться братьям? Или они тоже умерли, погибли оба разом в бою с сукрами и встретились с ним в том самом посмертном мире, о котором любили толковать старики? Но почему тогда он видит вокруг себя с детства знакомый осенний лес, душновато теплый, тронутый по верхушкам золотом и багрянцем, пахнущий грибами, болотом и нагретой листвой? Впрочем, откуда ему знать, как полагается выглядеть загробному миру.

– Вы умерли? – напрямик спросил он довольных братьев.

Те сперва обомлели, а потом от души расхохотались. Потом Креслав пробасил в ответ:

– Мы то живы, а вот ты, друже Орлик… Даже оплакать тебя девкам пришлось, как полагается. Ведь уже ровно седмица миновала, как твой Балабан вернулся в город весь в пене, с диким взглядом и без седока.

– В город? В какой город? – приподнялся на локтях Орлик.

– Да в Кречет, в какой же еще? – изумились братья, и улыбки их начали постепенно гаснуть.

– А мой отец? Братья? Дея? Они тоже в городе?

– Да как сказать, – пожал плечами Возгарь, и у Орлика оборвалось сердце.