Судмедэксперт Меуссе еще не закончил общение с сегодняшними трупами, и, чтобы ему не мешать, Мюнстер и Роот решили подождать его в кабинете.

Он пришел на двадцать минут позже назначенного времени, и Мюнстер понял, что денек у того выдался не из легких. Его тощее воробьиное тело напоминало скелет больше, чем когда-либо, лицо совсем посерело, а глаза за толстыми линзами очков, казалось, еще глубже запали в глазницы – видимо, наглядевшись за день на зло и извращения этого мира. Сам Мюнстер не смог смотреть на обезглавленный труп дольше пяти секунд воочию и десяти на фотографиях. Бедняга же Меуссе, по его предположению, копался сегодня в этом гнилом мясе часов десять – двенадцать.

Меуссе молча кивнул и повесил на крючок у двери свой запачканный белый халат. Вымыл в раковине руки и накинул лежащий на столе пиджак. Пару раз провел ладонью по совершенно лысой голове и вздохнул:

– Да, господа?

– Может быть, мы лучше поговорим, пропустив стаканчик в «Фиксе»? – предложил Роот.

Бар «Фикс» находился прямо через дорогу от здания судмедэкспертизы, и, естественно, сегодня не было причин менять маршрут.

Меуссе шел впереди, ссутулившись и держа руки в карманах; он обрел способность рассказывать, только когда выпил большой джин и полбокала пива. Мюнстер и Роот хорошо знали, что торопить его бесполезно, да и перебивать тоже, если он уже начал. Вопросы можно задавать потом. Вот так все было просто.

– Ну что ж, господа, – начал Меуссе. – Вижу, что комиссар сегодня не с вами. Ничего удивительного. Ну и кошмарный же труп вы раздобыли на этот раз! Если скромный патологоанатом может высказать свои пожелания, то, пожалуйста, в будущем я бы попросил вас выкапывать их чуть пораньше. Мы не то чтобы не любим тела, которые лежали и гнили бог знает сколько… но пожалуйста, на будущее… делайте это в течение трех, максимум четырех месяцев… где-то в этих пределах. Вдобавок сегодня во второй половине дня меня бросил на произвол судьбы один из ассистентов, хм…

– Сколько ему было лет? – попробовал перейти прямо к делу Роот, в то время как Меуссе увлекся пивом.

– Как я уже сказал. На редкость неприятный тип.

«Неприятный?» – подумал Мюнстер и вспомнил рассказ Меуссе о том, как эта неблагодарная работа изменила и омрачила его жизнь. Как он стал импотентом в тридцать, как в тридцать пять от него ушла жена, как в сорок он стал вегетарианцем, а к пятидесяти практически перестал употреблять твердую пищу… Собственное тело и его функции с годами стали казаться ему противоестественными. Он мог испытывать к ним только неприятие и отвращение, признался он Мюнстеру и Ван Вейтерену однажды вечером, когда по какой-то причине количество выпитого сильно превысило обычную дозу.

«Возможно, в этом нет ничего удивительного, – подумал Мюнстер. – Это просто закономерное развитие событий».

– Определить, сколько он там пролежал, сложно, – продолжил Меуссе, закуривая тонкую сигарету. – Думаю, месяцев восемь, но я легко могу ошибиться на два месяца в ту или другую сторону. Результаты анализов придут из лаборатории через неделю. Что касается причины смерти, тут дело обстоит не лучше. Единственное, что понятно, это то, что он умер задолго до того… как его бросили в канаву. Прошло не меньше двенадцати часов. А может, и сутки. На ковре почти нет следов крови, да и в теле ее почти не осталось. Голову и конечности отрубили раньше. Кровь успела вытечь, попросту говоря.

– Как отрубили конечности? – спросил Мюнстер.

– Непрофессионально, – ответил Меуссе. – Скорее всего, топором. И похоже, не особенно острым, на это ушло некоторое время.

Он допил пиво.