Сильный толчок отшвырнул Гласс к спинке ее кресла, когда челнок вдруг резко тряхнуло, потом он накренился набок почти на сорок пять градусов, а потом вернулся в прежнее положение, продолжая свое выворачивающее все внутренности падение. Все разом ахнули, но громче всего прозвучал детский вопль. Когда металлический каркас челнока начал прогибаться, словно от удара гигантского кулака, кое-кто закричал. Разрывая барабанные перепонки, салон наполнил высокий металлический визг, заглушающий и крики, и испуганные рыдания.

Гласс вцепилась одной рукой в подлокотник кресла, а другой – в руку Люка, ожидая, что ее вот-вот накроет волна ужаса. Однако этого не произошло. Она знала, что должна бы испугаться, но события последних дней притупили чувства, девушка будто оцепенела. Ей пришлось тяжко, когда в Колонии стало недоставать кислорода, а ее дом словно развалился на части. И когда она решилась на безумный нелегальный поход через открытый космос с Уолдена на Феникс, где пока еще можно было дышать. Но все, через что прошла Гласс, меркло перед тем, как она сама, мама и Люк прорывались на челнок. Однако теперь ей было плевать на то, что она, возможно, никогда не увидит Земли. Пусть все закончится для нее сейчас, это лучше, чем просыпаться каждое утро и вспоминать о том, что мамы больше нет.

Покосившись на Люка, она увидела, что тот с каменным, полным решимости лицом смотрит прямо перед собой. Может, он старается быть храбрым ради нее? Или охранников специально учат соблюдать спокойствие в экстремальных ситуациях? Люк заслуживает лучшей участи, чем эта. Неужели после всего, через что ему пришлось пройти ради Гласс, он обречен на такую вот кончину? Неужели они спаслись от верной смерти в Колонии лишь для того, чтобы теперь сломя голову мчаться навстречу иной, но столь же ужасной судьбе? Переселение человечества на Землю не планировалось в течение еще как минимум столетия. За это время ученые должны были убедиться, что радиация, царящая на планете после Катаклизма, сошла на нет. Их возвращение на родину, их отчаянный исход сулил одну лишь неопределенность.

Гласс бросила взгляд на ряд маленьких иллюминаторов в борту корабля. За каждым из них клубились серые тучи. Есть в этом какая-то странная красота, подумала она, и тут один из иллюминаторов внезапно лопнул. По салону разлетелись осколки раскаленного стекла и металла, а в образовавшееся отверстие ворвалось пламя. Люди, оказавшиеся к нему ближе всего, рванулись кто в сторону, кто вниз, но в такой тесноте им некуда было деться. Отшатнувшись назад, они попадали на тех, кто стоял за их спинами. Ноздри Гласс обжег острый запах горячего металла, но его перебила какая-то другая вонь… и Гласс с растущим ужасом поняла, что так пахнет поджаривающаяся плоть.

С трудом повернув голову, Гласс снова посмотрела на Люка. В этот миг она не слышала ни воплей, ни рыданий, ни скрежета металла, не думала о так недавно испустившей последний вздох матери. Сейчас она могла лишь смотреть сбоку на безупречный профиль Люка и его волевой подбородок, на черты, которые она, приговоренная к смерти, так часто вспоминала в Тюрьме, дожидаясь казни, которая должна была состояться в день ее восемнадцатилетия.

К реальности ее вернуло скрежетание металла о металл. Проникая через барабанные перепонки, оно пробирало до костей, до печенок. Крышу корабля снесло, словно та была всего лишь куском ткани, Гласс сжала зубы и в ужасе беспомощно огляделась по сторонам.

Потом она заставила себя снова повернуться к Люку.