Я тотчас извлек конверт и распечатал его. Внутри лежал один-единственный листок бумаги, на котором были следующие загадочные и зловещие строки:

«Я заминировал дом и участок. Идите немедленно и без задержки к воротам выгона на западе от дома, где в кустарнике справа от дороги, если идти из Аркхама, я спрятал детонатор. Дядя Амос был прав – это нужно было сделать в самом начале. Если вы меня подведете, Хаддон, то перед лицом Господа подвергнете всю страну такому бедствию, какого еще не знал человек и какого никогда не узнает – если только выживет!»

Какое-то предчувствие истинности грядущего катаклизма, должно быть начало все-таки проникать в мой ум, ибо когда судья Уилтон откинулся на спинку кресле, вопросительно взглянул на меня, и осведомился:

– Ну и что вы собираетесь сделать?

Я без колебаний ответил:

– Выполнить все до последней буквы!

Какое-то мгновение он лишь рассматривал меня и ничего не говорил, а потом, судя по всему, смирился с неизбежным, вздохнул и сурово вымолвил:

– Ну что ж, мы будем ждать десяти часов вместе.

Последнее действие неописуемого кошмара, сгустившегося в доме

Туттла, началось незадолго до десяти часов, в самом начале явившись нам настолько обезоруживающим образом, что весь ужас впоследствии оказался вдвойне глубоким и потрясающим. Без пяти минут десять раздался зеонок телефона. Судья Уилтон сразу же снял трубку, и даже с того Mecw, где я сидел, была слышна агония в голосе Пола Туттла, выкликавшего мое имя.

Я взял трубку из рук судьи.

– Это Хаддон, – сказал я с хладнокровием, которого вовсе не ощущал.

– Что такое, Пол?

– Сделайте это сейчас же, – кричал он. – О Боже, Хаддон – немедленно

– пока… не поздно. О Боже – пристанище! Пристанище!.. Вы знаете это место – ворота на выгон… Боже, скорей же!..

А потом произошло то, чего мне вовек не забыть, внезапное, ужасное извращение его голоса – будто сначала его весь смяли в комок, а затем он потонул в жутких, бездонных словах. Ибо звуки, доносившиеся из трубки, были чудовищно нечеловеческими – ужасающая тарабарщина и грубое, злобное блеянье. В этом диком шуме некоторые слова возникали вновь и вновь, и я во всевозрастающем ужасе слушал эту торжествующую страшную белиберду, пока она не затихла где-то вдали:

– Йа! Йа! Хастур! Угф! Угф! Йа Хастур кф'ай-як'вулгтмм, вугтлаглн вулгтмм! Айи! Шуб-Ниггурат!..

Внезапно все смолкло. Я обернулся к судье Уилтону увидел его искаженные от ужаса черты. Но я смотрел и не видел его – как не видел иного выхода, кроме того, что нужно было сделать. Ибо столь же внезапно, в каком-то внутреннем катаклизме, я осознал то, чего

Туттлу не суждено было узнать, пока не стало слишком поздно. В тот же миг я выронил трубку и как был, без шляпы и пальто, выбежал из дому на улицу, слыша, как за спиной у меня растворяется в ночи голос судьи, неистово вызывающего полиции? С невероятной скоростью я мчался из лежавших в тени призрачных улиц заклятого Аркхама в глубину октябрьской ночи, вдоль по Эйлзбери-Роуд, к воротам выгона и там, на одно лишь короткое мгновенье, пока сирены выли где-то позади, сквозь ветви сада я увидел дом Туттла, очерченный дьявольским пурпурным сияньем; прекрасным, но неземным к ощутимо злобным.

Потом я нажал на ручку детонатора, и с оглушительным ревом старый дом разорвался, и там, где он стоял, взметнулись языки пламени.

Несколько минут я стоял ослепленный, потом постепенно начал понимать, что по дороге к югу от дома подтягивается полиция, и медленно пошел им навстречу.