— Вот интересно, — всплеснул руками Зиновьев, — и о чем же вы хотите сказать с высокой трибуны партийного форума?

— О чем? — загорелись глаза Николая. — Вот это-то самое главное. Идея моя оригинальна, но, как вы сможете убедиться, сильно расходится с планом самого товарища Сталина, желающего сделать Советский Союз индустриальной державой. К чему это? — спросил бы я у него. Вы что же, хотите вольных хлебопашцев, свободных хозяев, которые только природе и подчиняются и только налогом со страной рассчитываются, превратить в рабочих, зависимых от машин, от разделения труда, не имеющих ничего? Нет, сказал бы я Сталину, оставьте Россию страной сельского труда, пусть она будет житницей всего мира, коей была до революции, и страiны, где делают машины при помощи рабского труда, сами пришлют нам их в обмен на зерно, наше зерно. И пусть не думает Сталин — он очень этого хочет, — что можно сделать так, что рабочий и крестьянин подружатся, обнимутся и запоют одну песню «Интернационал», к примеру. Такого не будет никогда, потому что раб свободному не товарищ.

Зиновьев выслушал с удовольствием, но с улыбкой сомнения покачал головой:

— Так ведь это же начало оппозиции! Если вы будете членом нашей делегации, то нам нужно будет вас поддержать, и тогда окажется, что мы выступили против генеральной линии партии.

— Браво, как вы догадливы, честное слово! — ударил Николай в ладоши. Этого-то мне и нужно! Ленинград выступит против Москвы, против Сталина. Мы назовем себя "Новая оппозиция", и вы, по сути дела, станете её лидером, а я только лишь идейным вдохновителем. Уверен, что нас поддержит ещё и Каменев, ваш давний приятель. Ведь это о вас двоих Ленин как-то раз сказал политические проститутки?

— У Ильича очень часто рождались крайне неудачные сравнения! — отрезал Зиновьев раздраженно. — Лучше поговорим о деле. Признаться, ваша мысль мне очень близка. Если вы не будете против, мы вместе поработаем над текстом вашего доклада, он может главным оказаться от нашей делегации. Ознакомим с ним товарищей. Уверен, поддержат. Линией Сталина у нас многие недовольны.

— Еще бы! Ведь вы здесь командуете балом. Впрочем, найдем поддержку и в рядах комсомола Ленинграда. Вы разве не знали, что секретарь губкома молодых коммунистов — мой зять, Влас Калентьев? Очень энергичный молодой человек, прямо вам чета, наверно, вверх пойдет, старается.

— Поговорите с Калентьевым вначале вы, а после я вызову его к себе. Молодежь, уверен, пойдет за нами. Ну так вот, что бы ещё такое предпринять?

— Третий зять мой — командарм Подбережный.

— …о-го-го!

— Ну так, может быть, его к нам пригласить?

— Нет, думаю, не стоит! Армию пока оставим-ка в покое. Хватит, довольно сил. Вы, Николай Александрович, затеяли большое дело. С этим делом, с "новой оппозицией", можно и под топор пойти, а можно и… взлететь на небо. На самом деле, при чем тут комиссарство по народному образованию? Хорошо, пока идите, мне о многом подумать нужно. Когда вы принесете мне набросок своего доклада?

Когда Николай ушел, Зиновьев, снова сняв пенсне, стал думать. Этот Романов, так похожий на покойного царя, имевший и одноименных с императорскими детьми дочерей и сына, жену, пугал Григория Евсеича своей нахрапистостью, осведомленностью, умом, обладал к тому же связями. "Да кто же он на самом деле? — размышлял глава Ленсовета. — А может, и не расстреляли Николая, и он снова лезет к власти? Уж у этого-то агента по продаже насосов жажды власти хоть отбавляй!" Он хотел ещё добавить в уме: "Как у меня самого", но не решился на такое сравнение.