– Понимаю, что крайне вам неприятен. Но врать, личину лживую на себя натягивать не хочу. Каков есть, таким и представляюсь. И вообразите, батюшка, стыда не испытываю. Воевал честно, жизнью не раз рисковал за идею свою, которой готов служить до последнего. Так что в этом смысле разницы между нами особой нет.

– Вы что ж, сагитировать меня решили? – отец Георгий невесело рассмеялся, показав щербатые зубы. – Идеей прельстить? Что бы без Бога, значит, на земле православной хозяйствовать? Что бы от души отречься, от совести, от заповедей Господних?

– Не затевай диспута, мил человек. Не на собрании. Не за проповедями я сюда пришел, – мрачно пробасил гость. – Не на исповедь! – Он саданул кулаком по столу – встрепенулся, заметался язычок свечи. Но тут же остыл оратор, покачал сокрушенно наголо бритой лобастой головой. – Извини, хозяин, с просьбой я… Ежели посмотреть на хозяйство свое не дозволяешь, то хоть расскажи, что да как.

– Как строили или как грабили? – Громыхнув ящиком, отец Георгий достал папку с надписью "Дело" и пододвинул гостю. – Любопытствуйте. Ваших товарищей сочинения. А на мой роток давно накинут крючок.

Николай Игнатьевич глянул исподлобья на жалкого попика, поправил свечу и открыл папку. Наугад пролистнул страницы и уставился туда, где шла подробная опись Храма, составленная в 1918. Уголки узкого рта дернулись, вроде он силился улыбнуться но не вышло.

– Большое хозяйство блюдете, Георгий…

– Михайлович. Так ведь всем миром строили, не скупились. По копеечке собирали. Вроде как главное дело для Руси делали.

– Главное дело.. – раздумчиво повторил лысый. – А вон те, что день и ночь дом на том берегу строят, тоже убеждены, что делают самое главное первое в мире жилье для свободного труженика со всеми надлежащими человеку удобствами. Был я как–то в прусском замке – богатство и порядок неимоверные. А в клозетах – выгребные ямы. Для королевских персон, а? Наш труженик будет пользоваться современной канализацией, постоянной горячей водой, лифтами, специальным спуском для мусора от самой крыши, плитами газовыми с духовыми шкафами… Школа у него будет, клуб, телеграф, амбулатория, библиотека и даже кинематограф – все тут!

– А что, свободные пролетарии изволят на богослужение сюда являться? – съязвил отец Георгий.

– Не изволят. У них свой бог – коммунизм. Это значит – каждый именно каждый – сам хозяин мира. А мир наш основан на братстве, свободе и равенстве… Другие теперь законы, другая вера. Совесть, ответственность перед самим собой, перед делом своим, перед потомками – вот наши заповеди. – Гость горячился, говорил все громче. И видно было, что речи вдохновенные произносить и командовать он мастер. И еще кое–что примерещилось попу в напористых словах речистого – слабость заблудшего.

– А мне вас, товарищ бодрый, жаль. Силу вижу и жар. Только не от той свечи ваш костер запален. Не от правильной. Не от Божьего огня, а от адского пламени. И путь ваш опасный, темный… – страх появился в блестящих, глубоких глазах сторожа. Трижды мелко и быстро осенил он себя крестным знаменем. – Нехорошую тень за спиной твоей, отступник, вижу. Проклятие черное, несмываемое.

Николай Игнатьевич ухмыльнулся, молча поднялся, взял с гвоздя свою ушастую шапку, подбитую щипаным кроликом.

– Зря меня пугаешь и жалеешь зря. Я не иллюзиями живу, не сказочками усыпительными. Реальным делом, на всенародное благо направленным. Я новую Москву даже во сне вижу.