– Могу представить ваше потрясение, друзья! Предполагал, что вы будете сражены предоставленной нами документацией. – С налету заявил де Боннар насторожившемуся москвичу. – Воспринял ваше молчание, как знак готовности к сотрудничеству. – И, не дав собеседнику вставить слово, назвал время и место встречи с шефом, специально прибывшим на переговоры!

Имя шефа не называлось, полномочия тоже, что свидетельствовало само по себе о чрезвычайно высоком ранге пребывшего в Москву господина. Было лишь оговорено, что визитер интересуется российской историей и, в частности, воссозданием Храма Христа Спасителя, которым вплотную занимается Пальцев и возглавляемый им отряд творческой интеллигенции. Альберт Владленович тщательно продумал свои позиции, учитывая даже тот вариант, что иностранцу, несомненно связанному с верхами российских теневиков, известна подлинная история телемарафона и осевших в его карманах миллионов. Сочинение в зеленой папке свидетельствовало о том, что именно эту информацию шеф де Боннара будет пытаться использовать в качестве шантажа. Чтобы подкрепить свои позиции в переговорах, Пальцев решил явиться на встречу в сопровождении преподобного отца Савватия.

Утром пятого декабря они встретились в "Музе", чтобы вместе отбыть по указанному де Боннаром адресу. Странным было то, что иностранцы отказались посетить Пальцева в Клубе творческой интеллигенции, назначив переговоры на своей территории. Причем, располагался их офис, судя по всему, в Доме на набережной. В половине одиннадцатого Пальцев и отец Савватий неспешно загрузились в скромный "мерседес" цвета маренго, решив неспешно проехаться по декабрьской Москве и переговорить о предстоящем визите.

Свернув на бульварное кольцо, машина двинулась в сторону Калининского проспекта. У памятника Гоголю при въезде на одноименный бульвар отец Савватий икнул и мелко перекрестился на темный лик чрезмерно увлекавшегося бесовщиной и до противности язвительного классика.

– Позавтракал вчера в буфете Госдумы. Аккуратно, без излишеств. Ныне говею… – он снова икнул, портя этим впечатление от святейшего облика. Бутерброд с осетриной… Лукавый смутил, прости, Господи! Не глянулась мне эта осетрина, да и не люблю пред всем миром трапезничать… – Батюшка тронул плечо шофера. – Иван Степаныч, останови, голубь, возле арочки… Зажимая рот носовым платком и сотрясаясь от рвотных спазмов, святой отец в спешке покинул "мерседес" и заметался вдоль домов, ища уединенного места. Пальцев хотел помочь, но решил, что свидетели в таком деле ни к чему. Минут через пятнадцать отец Савватий вернулся, несколько побледневший, но с явным облегчением. Пахло от него плохо.

Из–за этого инцидента едва не опоздали к одиннадцати, но все же вовремя, с растущим удивлением поднялись на десятый этаж и позвонили в дверь под нужным номером. Ничто не указывало на наличие за дверью фирмы и даже сама она, в отличие от других, солидно располагавшихся по сторонам широкого сумрачного коридора, была обита ветхим коричневым дерматином, из дыр которого местами нагло торчала серая, сталинских времен, вата. "Не успели обустроиться", – решил Пальцев, озадаченный тактикой иностранцев.

Звонок раздался внутри квартиры металлическим дребезжанием и тут же дверь отворили. Появился маленький, но необыкновенно широкоплечий господин с торчащим изо рта клыком, безобразящим и без того невиданно мерзкую внешность. И при этом еще огненно–рыжий. Черным двубортным костюмом, лаковыми штиблетами и грозным выражением кирпичной, мятой, какой–то бандитской физиономии он явно изображал итальянского мафиози из комедии пятидесятых годов. "Цирк да и только", – подумал Пальцев. Впрочем, клоун, с очевидностью, был в переговорах особой посторонней, потому что, проводив гостей темными коридорами к дверям комнаты, молча удалился.