– Значит, ответили… – скупо бросил он, погружаясь в приятную истому воина, взявшего Рубикон.

– Оценили, – подтвердил агент. – Но с некоторым опозданием. Придется поспешить. Машенька собрала вещи, чемодан ждет в машине. Вот здесь распишитесь и в путь! – Ласково улыбаясь, он подсунул витавшему в грезах писателю какую–то бумагу, затем помог подняться и подтолкнул к двери.

– Я должен переодеться… – слабо запротестовал Гаврила, трогая пропотевшее розовое белье.

– Ни в коем разе. У них знаменитые литераторы теперь только так и летают – в шерстяном исподнем.

– А ноутбук? Я должен работать в пути, – капризничал триллерист, светясь улыбкой буккеровского избранника.

– Все упаковано. Рысью, рысью, голубчик. Вы же не хотите опоздать?

В холле коротышка молча набросил на отбывающего дубленку и рассовал по карманам документы, портмоне с паспортом и банковской карточкой. Наметанным писательским глазом Гаврила успел заметить, что желтые крючки в нагрудном кармане пиджака клыкастого вовсе не являлись колпачками пишущих ручек – из кармана торчали скрюченные, когтистые пальцы куриной ноги! Но вопрос по этому странному поводу триллерист задать не успел – плечистый обладатель огненной шевелюры выставил его за дверь. У лифта уводимый опомнился:

– А Марья Викторовна? Я запрашивал двойную визу.

– У девушки найдется масса дел в Москве. Кто будет готовить к изданию вашу едва завершенную рукопись "Страсть Ссученного"? И кроме того… прильнув к уху триллериста и ошарашив его запахом весьма пикантного парфюма, агент шепнул: – Вы осмыслите, голуба, стоит ли ехать в Тулу со своим самоваром?

В то время, как Глыбанина уносил к Шереметьеву-2 автомобиль агента Экстрактова, на кухне плакала юная поэтесса. Рыжий толстяк, оказавшийся частным детективом, предоставил ей документы (включая фото), исчерпывающе свидетельствующие о вопиющей неверности Гаврилы. И даже представил его письменное обязательство жениться по установлению факта вдовства, адресованное популярной певице. Певица эта, даже показанная одетой по телевизору, действовала на писателя сильнее, чем эротические верлибры Машеньки, зачитываемые во время альковных игр. Строфы в стихах Машеньки, естественно, не рифмовались, но завершались полными глубокого амбивалентного смысла многоточиями, которые каждый мог заменить понравившимися ему словами. Слова же в контексте, предложенном юным дарованием, напрашивались самые общеизвестные, но категорически в приличном обществе не произносимые. Гаврила утверждал, что сила Машенькиного таланта поднимает его творческий и мужской потенциал.

– Он лгал! Он использовал меня, словно Аиду… – Размазывала девушка несмываемую косметику на той части лица, которую успела освежить после душа.

– Изауру, – любезно подсказал детектив. – Она была рабыней и все мужчины стремились ее гнусно использовать. Вы достойны лучшего.

– Зачем я порвала с Фарингосептовым!? Он с горя уехал на Канары, прихватив очередную…(прозвучал купюрный фрагмент из последнего верлибра).

– Ах, ни с кем он не уехал! – всплеснул короткими ручками детектив. Манжеты его рубашки так обтрепались, что из–за бахромы совсем не было видно кистей. – Вчера виделись. Он, собственно, и привлек меня для прояснения вашей двусмысленной ситуации. А теперь ждет с томленьем упованья… Минуты верного свиданья.

– Это Пушкин, – всхлипнула поэтесса.

– И Фарингосептов тоже! Ведь он совсем как Пушкин. Пишет и ждет, – в знак искренности своего заверения посланец даже приложил руку к сердцу.

– Ждет на Канарах? – оживилась Маша.

– У себя в Перелыгино, где очистил помещение особняка от постороннего дамского присутствия.