— Уверен, Профессор. Точно. Иначе я бы знал, да и Паркер тоже.

— Так это Паркер у тебя на Бейкер-стрит?

— Он самый.

— Полагаю, он хорошо замаскировался?

— Последний месяц выдавал себя за сыча.

— Надо думать, играл на своей еврейской арфе.

— У него к этому талант.

— М-м-м-м. К этому и к веревке. — Человек за столом знал Паркера как умелого душителя, предпочитавшего прочим инструментам гарроту. В прошлом он нередко пользовался именно этим, вторым талантом Паркера.

Комната, в которой происходил описываемый разговор, была не лишена уюта: высокий потолок, два окна с видом на реку и не слишком много мебели.

Последняя, кстати, выглядела довольно новой, каковой и была на самом деле: ремонтом и меблировкой занимались надежные люди из «Годфри Джайлс энд компани», размещавшейся в доме номер 19 на Олд-Кэвендиш-стрит.

На полу лежал узорчатый персидский ковер; у камина, в котором по причине не по сезону поздних весенних заморозков весело потрескивал огонь, стояло курительное кресло знаменитой фирмы «Сэр Уолтер Рейли». За креслом возвышался книжный шкаф, заставленный солидными, в кожаных переплетах томами, по корешкам которых внимательный гость мог бы определить такие труды, как «Основы логики или морфология мышления» Бозанкета, «Политические мыслители и моралисты первой трети XIX века» Эмиля Фаге, «Аналитическая механика» Лагранжа, прекрасное издание «Принципов философии» и «Динамика астероида» Мориарти.

Помимо занимавшего в комнате центральное место большого бюро, выполненного в стиле Регентства, с обтянутой кожей столешницей, была еще пара чиппендейловских столиков красного дерева и два обтянутых мягкой кожей кресла, выполненных в мастерской Хэмптона на Пэлл-Мэлл. Никаких украшений, никаких безделушек, никаких попыток перегрузить строгий, практичный интерьер дешевой мишурой. Впрочем, одна картина все же имелась и занимала она место на стене, противоположной письменному столу, так что видеть ее мог сидевший за ним. Изображенная на картине молодая женщина, казалось, смотрела с полотна краем глаза, то ли застенчиво, то ли жеманно, словно выглядывала из окна. Знаток живописи, несомненно, узнал бы работу Жан-Батиста Греза, необычайно успешного французского художника 1700-х, заработавшего популярность картинами с изображением таких вот юных девушек и сцен, провозглашающих семейные добродетели.

Мужчина за столом опустил голову, погрузившись в какие-то свои раздумья. Стоявший перед ним человечек неловко переступил с ноги на ногу.

Третий из присутствовавших в комнате — среднего возраста, с высоким, изборожденным морщинами лбом, хищным носом и холодными серо-голубыми глазами с циничным прищуром — полулежал в мягком кресле.

— Он все еще на Бейкер-стрит? — поинтересовался этот третий.

Стоявший перед столом перевел взгляд с того, кто задал вопрос, на того, кто сидел за столом.

Мужчина за столом медленно поднял голову и посмотрел сначала влево, потом вправо, поворачиваясь так, как это делает игуана.

— Полагаю, Моран, об этом следует спрашивать мне. — Говорил он негромко, но властно. — Вы хорошо поработали в мое отсутствие, если не считать пары промахов вроде этого неловкого дела с Адэром, но я буду признателен, если вы возьмете на заметку, что теперь всем командую я.

Моран хмыкнул.

— Мистер Холмс все еще в доме на Бейкер-стрит? — продолжал профессор. — Эмбер?

— Уехал в Кенсингтон, к своему другу Уотсону.

Моран снова хмыкнул, уже не скрывая раздражения.

— А, доктор. — Профессор позволил себе легкую улыбку. — Это значит…

— Это значит, что он сунет нос в дело Адэра, — резко бросил полковник.