— О, Спаситель... — теперь уже не про себя, а вслух прошептал мольбу ирландец.

Он уставился на открытый вход в маленький придел, где лежали останки сэра Гарета Локвуда.

О нет, это невозможно! Такое случается лишь в рассказах Эдгара Аллана По. Весь многолетний опыт аномальных и парапсихических исследований утверждал, что мертвецы — особенно куски высохшей кожи и костей — никогда не пытаются по собственной воле покинуть места своего упокоения. Может вернуться дух, но сами мертвецы никогда не встают и не ходят, не сдвигают огромные камни.

Звук прекратился.

И Фелан начал подниматься на ноги.

Это только кажется. Он сам запугал себя до безумия, читая эти проклятые дневники. Эти звуки лишь у него в воображении, как и темнота в церкви. Он позволил безумным писаниям повлиять на собственный ум.

А что теперь? Шарканье ног по полу? Возьми себя в руки, старый ты дурак!

По-прежнему глядя на вход в придел, Фелан чуть нагнулся за своей тростью. И начал пробираться вдоль скамьи к центральному нефу.

Конечно, померещилось, но какой смысл оставаться тут? Ночью здесь нечего делать. Это вовсе не оправдание, ему действительно нужно кое с кем повидаться.

Фелан не отрывал глаз от темноты — кромешной черноты - за входом в придел.

«Если простите мою невежливость, я, пожалуй, пойду», — повторял он про себя, будто, переведя все в беззаботное подшучивание, мог сделать явление нереальным.

Его снова охватила тошнота, на этот раз вызванная страхом, а не отвращением. Уже у самого конца скамьи он согнулся и, чтобы не упасть, схватился за спинку переднего сиденья и стоял так, согнувшись и давясь блевотиной, не желая осквернять храм Божий. Чтобы подтвердить, что это в самом деле храм Божий, Фелан осенил себя крестным знамением.

— ...Отца и Сына и Святого Духа, — бормотал он.

Дурнота приковала его к месту.

— Я сам все это придумал, — прошептал он. — Всему виной мой страх.

Тело там мертво, действительно мертво, и ничто на свете не может вернуть его к жизни.

— Действительно мертво, — повторил ирландец, на этот раз шепотом.

Он открыл свое сознание всем безумиям и зверствам этого дня, и вот результат: переутомился, перевозбудился, как говорит молодежь, до глюков.

Возьми себя в руки, мужик!

Фелан заставил себя выпрямиться. И увидел в черноте входа в придел какую-то тень. Как тень могла быть видна на фоне кромешной черноты — этого вопроса он себе не задавал; ему хотелось лишь поскорее уйти.

Тень двинулась, словно появившись из мантии собственной черноты, и ирландец споткнулся в нефе. Он отвернулся и направился к главному входу, скорее ковыляя, чем труся, но, по крайней мере, хоть как-то двигаясь. Если в спешке он немного утратил достоинство, то кто узнает об этом, кто видит? Никто кроме этого... этого... позади...

Вскоре он достиг промежутка между скамьями, — прохода, ведущего через неф к аркаде и двери в притвор за ней. Фелан почти бежал, стуча тростью по полу перед собой — это помогало держать равновесие. Неодолимо хотелось оглянуться через плечо, посмотреть, что же появилось из придела, но он не позволял себе обернуться. Если что-то следует за ним, то лучше не знать этого, лучше убраться отсюда как можно скорее. И вообще, мертвецы не ходят, так что и оборачиваться незачем, совершенно незачем.

Он шмыгнул мимо последней скамьи, по-прежнему отказываясь взглянуть назад, хотя... хотя... краем глаза заметил... что что-то... что что-то там действительно...

...двигается...

...ковыляет...

...идет следом...

Он нырнул в темноту под аркадой и, как темно там ни было, различил дверь в притвор — темную массу в тени, добротное, основателе сооружение; Божья длань — твердая, надежная защита от бандитов.