– Уф, – сказал богомаз, – уморил мент поганый. Лейтенант, а похоронили, блин, как царя, – в церкви.

– Ага, – согласился «поп». – Только таблички не хватает: здесь, мол, лежит лейтенант милиции Силаев, мусор и полное говно.

– И еще сектант, – добавил Карл Маркс.

– Точно, – согласился «батюшка».

Некоторое время он, наморщив лоб, рассматривал только что положенный участок пола, а потом со вздохом сказал:

– Просядет.

– Сколько-то времени постоит, – пожал плечами Карл Маркс. – Ты же не собираешься застрять здесь на всю жизнь.

– Боже сохрани, – ответил «батюшка», продолжая разглядывать плиты пола. – А, – махнув рукавом запачканной землей и цементом рясы, сказал, наконец, он, – сойдет для сельской местности! И так полдня с одним мусоришкой провозились.

Они побросали лопаты и трамбовку в корыто и со скрежетом поволокли его на улицу. Некоторое время под сводами храма Святой Троицы еще шарахалось пугливое эхо, но вскоре стихло и оно.

Впереди ждал еще один длинный, ничем не заполненный день.

«Санаторий, – подумал Глеб. – Все это похоже на правительственный санаторий: отличная кормежка, роскошная обстановка, обслуга на уровне высших мировых стандартов и полное безделье. Возможно, конечно, что в правительственных санаториях поменьше всех этих сексуальных игрищ, все-таки возраст у отдыхающих не тот, но кто их знает, этих кремлевских старцев.., да они теперь, в большинстве своем, далеко не старцы, так что…»

Додумать мысль до конца ему не дали – слева прижалось к нему что-то длинное и горячее, атласно-гладкое, бархатистое, и теплая умелая ладонь медленно прошлась от груди к низу живота.

«Черт возьми, – подумал он, – не жизнь, а сплошной праздник. Живу, как турецкий султан… или как боров на свиноферме – жру, пью, совокупляюсь и жду, когда придет мясник с ножом».

Впрочем, насчет мясника он, пожалуй, перегнул. Резать его никто не собирался, а собирались его использовать по прямому назначению – так ему и было сказано, когда он очухался после того памятного сеанса гипноза с гудящей головой и мутными глазами. Видимо, подумал Глеб, я действительно зачем-то очень нужен Волкову, вот только узнать бы зачем.

Скажут, решил он, перехватывая на своем животе чужую узкую ладонь и поднося ее к губам. Когда придет время, мне все скажут.

Ладонь вывернулась, выскользнула из его руки, как маленькая теплая рыбка, послышалось знакомое шуршание, металлический щелчок, потянуло дымком, и ладонь вернулась, поднеся к его губам зажженную сигарету. Лафа, подумал Глеб, затягиваясь. Сигарета была из хороших, и не просто из хороших, а из самых лучших, какие только можно достать в наших широтах: совсем не то дерьмо, которое он курил в больнице.

Женщина не торопилась сама и не торопила его.

Она была немолодой и очень опытной, и торопиться, как совершенно справедливо полагал Глеб, действительно было некуда. Она была на работе, а то, что работа в последнее время стала доставлять ей удовольствие, было только к лучшему. Мужчина, лежавший рядом с ней с закрытыми глазами, был неплох в постели и, судя по тому, что вытянул из его больной памяти Волков, на работе он тоже был весьма неплох, так что теперь его следовало всемерно ублажать, развлекать и вообще не давать задумываться: его час был близок, и не следовало осложнять дело мелкими конфликтами. Тем более что он был профессионалом, а обиженный профессионал может, сам того не желая, причинить массу хлопот.