|
В проповеди четко прослушивался какой-то непонятный, но чарующий, гипнотический ритм, и вскоре Андрей заметил, что почти все присутствующие мерно раскачиваются в этом ритме. Глаза у многих при этом были закрыты, а рты, наоборот, полуоткрыты – зрелище, мягко говоря, малоэстетичное. Впрочем, он довольно быстро перестал обращать внимание на окружающих, сам попав во власть этого наваждения. Видел он теперь только темную фигуру в белоснежной набедренной повязке, даже не всю фигуру целиком, а только глаза, кажущиеся неестественно огромными, пылающие, пронзающие насквозь, как два адски холодных стальных прута. Слова утратили смысл, превратившись в монотонную песню, которая, казалось, минуя уши, вливалась прямиком в мозг, в душу или что там от нее осталось у современного человека… Это была струя ненависти, чистой, как родниковая вода, и такой же ледяной и животворной.
Он хотел убивать сынов Зла, и просил лишь об одном – чтобы ему назвали их имена. Это был путь к спасению, именно это, а не лживые проповеди разжиревших попов, и это был совсем не сложный путь. Он немного пришел в себя только тогда, когда какой-то юнец с физиономией отличника вскарабкался на помост и начал, раздирая на себе одежду и захлебываясь истерическими рыданиями, выкрикивать что-то на совершенно непонятном языке. Такое Андрей уже видел. Пятидесятники, к примеру, называли это иноязычием и считали, что в подобных случаях устами избранных говорит Святой Дух. Правда, пятидесятники при этом не рвали на себе одежду, но, решил Андрей, тут все зависит от темперамента. И потом, кто бы ни говорил сейчас с народом устами этого мальчишки, святости в привычном понимании этого слова в нем было маловато. Скорее это смахивало на одержимость бесом. От этой мысли у принципиального скептика Андрея Шилова по хребту пробежал холодок, и он окончательно пришел в себя, словно проснувшись. Вокруг орали, выли и бились в истерике люди с пустыми, как у мертвецов, опасно выпученными глазами. Горло саднило, и Андрей догадался, что и сам, видимо, только что орал во всю глотку. Тут он понял две вещи. Во-первых, ему стало ясно, почему собрания происходят в подвале, а во-вторых, до него с предельной четкостью дошло, что все это смертельно опасно, – опасно вообще и для него лично в частности. Он как-то сразу осознал, что даже не подумает брать у Волкова интервью, за которым, в сущности, и приехал в Крапивино. Этот проповедник, несомненно, имел над людьми какую-то странную власть, и Андрей побаивался, что интервью может окончиться весьма плачевно. Он совершенно не хотел становиться одной из кукол в коллекции этого странного кукловода, но еще меньше ему хотелось становиться мертвецом. Глядя на это, с позволения сказать, религиозное таинство, трудно было сомневаться в существовании такого местечка, как ад. Насчет рая еще можно было поспорить, но в том, что Сатана жив и процветает, журналист Андрей Шилов теперь был почти уверен. Он досидел до самого конца – теперь уже спокойный и сосредоточенный, как тогда, в Грозном, когда рядом с ним убили Колю Степанова, оператора с телевидения. Тяжелая камера мешала Коле передвигаться, да и вообще он больше заботился о том, чтобы не разбить объектив, чем о целости собственной шкуры. Автоматная пуля попала ему в затылок. Стрелял сопливый срочник в необмятом бушлате и налезающей на глаза каске, ему, видите ли, показалось, что по развалинам крадется страшный чеченец с гранатометом на плече. Сопляк, ушастый молокосос с бессмысленными гляделками и румянцем во всю щеку, похоже, и сам удивился тому, что попал. Андрей видел этого говнюка – отыскал, не поленился. Страшнее всего было то, что тот, судя по всему, не очень-то и расстроился. Ну подумаешь, ошибся, с кем не бывает… И вообще, чего вы тут кричите? Мы тут, между прочим, родину защищаем, Россию.., вас, мать вашу, защищаем, а вы понаехали сюда, брешете, как собаки, сами под пули лезете, а потом орете… Тогда, в Чечне, очень хотелось дать сопляку в рыло, отобрать автомат и, как минимум, обломать приклад о тупую башку. |
