|
Некогда он считал себя смиренным орудием в руках Господа – чем-то наподобие лопаты, мастерка или плуга, но с годами это ощущение прошло. В этом не было ничего удивительного: жизнь вокруг стремительно менялась, все более становясь похожей на Содом и Гоморру, сатана небрежно и не прилагая особенных усилий разрушал то, что Господь возводил веками. Строить стало бессмысленно, более того – невозможно, и отец Силантий постепенно начал воспринимать себя не иначе как солдатом Господней рати, рядовым меченосцем в редкой шеренге бойцов, противостоящих бешеному напору тьмы, до отказа набитой страшилищами. В этом было своеобразное горькое удовлетворение, и, наверное, это все-таки была гордыня, маленькая, стыдливая, но гордыня.
Как бы то ни было, храм стоял, и в нем возносились молитвы Господу, и люди приходили сюда, чтобы припасть к ногам Всевышнего, и уходили, став чище душой. Это был посев, и это была пуля в брюхо Сатане – каждая проповедь, каждое венчание, каждая служба. Труды отца Силантия не остались незамеченными, и в один прекрасный день ему подкинули деньжат. Он давно надоедал начальству просьбами, и наконец ему разрешили заняться поисками мастера, который мог бы заново расписать стены храма. Мастер нашелся сразу, и отец Силантий очень быстро понял, что с мастером ему повезло, особенно учитывая скромный размер полученной сверху дотации. Художник был моложе отца Силантия лет на десять, то есть лет ему было где-то около сорока пяти – пятидесяти, и сроду не состоял ни в каких творческих союзах и вообще никогда не был допущен к яслям, в которые государство некогда щедрой рукой подсыпало отборный овес. Отец Силантий подозревал даже, что его иконописец не удосужился получить сколько-нибудь регулярное художественное образование, но представленные им эскизы батюшке понравились. Это был, несомненно, не Рафаэль, и кое-где у автора эскизов возникали заметные даже неискушенному взгляду сельского священника проблемы с пропорциями человеческих тел, но в эскизах было главное – душа, и отец Силантий на свой страх и риск заключил договор. И не прогадал. Теперь, когда половина работы уже была сделана, он видел это вполне отчетливо. Храм оживал на глазах, превращаясь в произведение искусства, которому, как считал отец Силантий, цены не будет уже лет через сто, а может быть, и раньше. Он даже начал опасаться, что храм у него отберут, а самого переведут куда-нибудь в другое место, поднимать новую руину и превращать ее в храм Господень, Возражать и тем паче бороться он не собирался – в конце концов, какая разница, где служить, лишь бы служба твоя была на пользу, но храма, поднятого из праха собственным рукам, было жаль. Тем более что храм нуждался в защите. Под стены храма опять, как сотни лет назад, подступил враг и вел планомерную осаду, методично круша возведенные отцом Силантием укрепления и переманивая прихожан на свою сторону, завлекая их нечестивыми чудесами и навеки губя невинные души. Отец Силантий имел свое собственное мнение по поводу разномастных ответвлений протестантской церкви, всевозможных христианских сект и даже заклятых врагов православия католиков, во многом отличное от мнения официальной церкви, в чем неоднократно бывал уличен и укоряем строжайшим образом. Все эти неприятности он переносил с приличествующим священнику смирением, оставаясь, впрочем, при своем особом мнении, которое сам полагал вольнодумным и еретическим, но тем не менее единственно верным. Отец Силантий подозревал, что причиной его назначения послужило то, что отец Силантий, по мнению некоторых лиц, чересчур ревностно хранил тайну исповеди. Со времени своего посвящения в сан он не менее пятидесяти раз выслушивал и в самых резких выражениях отклонял более или менее завуалированные предложения о сотрудничестве от представителей небезызвестной организации. Он на всю жизнь запомнил тот шок, который пережил, когда обнаружил, что некоторые из его коллег помимо сана имеют еще и воинское звание. |
