-  Мне нужен огонь, живо, - резко сказал он. - И нечего делать вид, что сил у тебя не хватает.

    С подчеркнутой обидой саламандра свернулась в кольцо и раздраженно запылала.

    Постепенно согреваясь, Асантао начала дышать спокойнее. Синяка уже подумывал о том, чтобы отнести ее в дом и уложить в постель, как из рассветных сумерек бесшумно выступил Мела. Он хмуро посмотрел на костер, горевший без дров, и сел рядом с чародеем.

    -  Хочешь мяса? - спросил Синяка.

    Мела взял остывший кусок, подержал возле огня и рассеянно принялся жевать. Казалось, он раздумывал над чем-то.

    Асантао пошевелилась во сне и еле слышно вздохнула. Мела засунул в рот остатки мяса, обтер руки о штаны. Вдвоем с Синякой они отнесли Асантао в дом, уложили ее на ворох звериных шкур, служивших постелью. Синяка впервые был в доме колдуньи и с интересом осматривался по сторонам.

    Центром всего сооружения был большой деревянный столб, на котором висели связки сушеных трав, костяные ножи с плоскими рукоятками, на которые углем были нанесены знаки, дощечки с резьбой, изображавшей Хозяина, Огненную Старуху, ясную Ран в окружении ее дочерей-волн. Все это было испещрено магическими знаками, из которых Синяка знал только знак Солнца. На полках среди кухонной посуды стояли глиняные бутылки с запечатанными горлышками, а над ними на крюке висела большая гадательная чаша. В доме пахло пылью и горьковатыми травами.

    Мела поправил постель и укрыл колдунью лоскутным одеялом, которое снял со скамьи у окна, потом, встав на колени и коснувшись лицом пола, поклонился спящей и вышел. Синяка последовал за ним.

    Был уже рассвет, и по-утреннему холодной казалась трава, влажная от тумана. Воспользовавшись отсутствием хозяина, саламандра погасила костерок и теперь мирно спала, свернувшись кольцом.

    -  Мела, - сказал Синяка негромко, - ты говорил вождю, что твой брат не погиб, что он в плену?

    -  Да, - ответил Мела с видимым равнодушием. - Он там и останется.

    Как Синяка ни пытался отгородиться от мира чувств и оставаться исключительно в мире внешних проявлений, откуда-то из потаенных глубин души старшего брата на него плеснуло нестерпимой болью.

    Синяка владел собой куда хуже, чем Мела. Он переспросил севшим голосом:

    -  Они знают, что мальчик жив, и не попытаются его спасти?

    -  Аэйт всего лишь тень, - сказал Мела. - Ради него Фарзой и пальцем не шевельнет. - Он помолчал, подождав, пока уляжется горечь, и, желая быть справедливым, добавил: - Фарзой не стал бы делать этого ни для кого. Погубить несколько человек ради того, чтобы спасти одного…

    Синяка кивнул. Неожиданно он подумал о Тиргатао: тем, кого опалит ее пламя, даже родниковая вода уже не покажется сладкой. Так говорила ему Асантао, спящая в доме. Синяка искоса поглядел на Мелу. Он потерял брата. Но когда Синяка заговорил об этом, осторожно подбирая слова, чтобы не задеть Мелу слишком больно, молодой воин ответил:

    -  Черной Тиргатао нечего делать в моей душе. Аэйт еще жив, и я не собираюсь хоронить его.

    Фрат остановилась, передав великану легкий круглый щит.

    -  Повесь его на ветку, - сказала она.

    Великан нерешительно повертел щит в своих толстых лапах, заросших рыжим волосом.

    -  Так это… Госпожа Фрат, оно же вещь… Я хочу сказать, предмет… И вдруг по нему стрелять? Вы как хотите, а у меня рука не поднимется.