|
Мне позволили пережить ночь. Из дома Дуэйна раздавались громкие крики. Проблемы его и его дочери казались мне ужасно далекими и чужими, как проблемы марсиан. Я встал с сиденья, толкнул дверцу и вылез. Моя спина ныла, и я чувствовал острую, настойчивую резь в глазах. Посмотрев на часы, я увидел, что до наступления темноты остается тринадцать часов. Я не мог убежать. Мой последний день на земле был жарким и безоблачным. Футах в шестидесяти из за ограды высунула голову кобыла, глядя на меня бархатными глазами. Большая зеленая муха налетела с сердитым жужжанием на крышу машины, целясь на кучки птичьего помета. Все вокруг меня казалось частью воскрешения Алисон – кусочками головоломки, которые легли на место после полуночи.
Я подумал: если я сяду в машину и попытаюсь уехать, она остановит меня. Вихрь листьев залепит ветровое стекло, лианы обовьют акселератор. Я видел это совершенно ясно, вдыхал похожий на сперму запах сока растений – и со стоном отдернул руку от крыши “фольксвагена”. Я не знал, как вынести напряжение предстоящих часов. Где мне ее встретить? С отчаянием солдата, знающего, что сражение состоится независимо от того, готовится он к нему или нет, я решил, где я буду, когда наступит ночь. Где же, как не в том месте, где это случилось? Я ждал этого двадцать лет и теперь знал, как все произойдет – как засвистит ветер и лес раскроется, освобождая ее мне на погибель.
* * *
Время шло. Я сонно бродил по дому, время от времени удивляясь, почему не идет Тута Сандерсон, потом вспомнил, что я ее уволил. Я сидел на старой мебели, окунаясь в прошлое. Бабушка закладывала хлеб в печку; по радио вещал Орэл Робертс; Дуэйн хлопал ладонью по ручке кресла. Ему было двадцать, и его зачесанные волосы торчали наверху коком по тогдашней моде. Алисон Грининг, четырнадцати лет, появлялась в двери (мужская рубашка, закатанные до колен штаны; воздух вокруг нее пощелкивал от сексуального напряжения) и на цыпочках проскальзывала на улицу. Наши матери говорили на крыльце. Я видел, как Дуэйн смотрит на нее с ненавистью. Потом я оказался в спальне, не помня, как поднялся по лестнице. Я лежал, вспоминая груди, прижимавшиеся к моему телу – сперва маленькие, потом полные. Она все еще была внизу; я слышал ее легкие шаги в комнате, слышал, как хлопнула дверь. Ты снова влип в прошлом году. Мое лицо горело. Я вошел в кабинет и увидел листы бумаги, торчащие из мусорного ведра. Разве птицы кашляют? Я задыхался, воздух казался ватным, густым. Я вернулся в спальню и сел на стол, где сидела она. Я потерял все. Мое лицо застыло, как маска, будто его покрыли слоем бальзама Ринн. Даже когда я начал плакать, лицо оставалось пустым и застывшим, как у нее, когда она сидела на этом стуле. Она вошла в меня снова; она была внизу, попивая “кул эйд” 55 го года. Она ждала.
* * *
Через несколько часов, когда я сидел за столом и смотрел в окно, я услышал вопль Алисон Апдаль. Это помогло мне очнуться. Она бежала по тропинке к сараю; ее рубашка была разорвана сзади и хлопала. У сарая она не остановилась, а побежала дальше, через ограду, по полю, к лесу на краю долины. Это был лес, где Алисон Грининг и я искали индейские курганы. Когда Дровосек одолела невысокий холм и начала спуск в лощину, поросшую желтыми цветами, она сорвала рубашку и бросила ее в траву. Я увидел, что она плачет. Потом на тропинке появился Дуэйн в рабочей одежде. Он шел ко мне, неся ружье, но, похоже, не слишком сознавал, что собирается делать. Пройдя шагов шесть, он посмотрел на ружье и повернул обратно. Еще пара шагов – и новый поворот в моем направлении. Еще три шага, опять взгляд на ружье и глубокий вздох. Потом он решительно швырнул ружье в кусты возле гаража. Я видел, как его губы выговаривают слово “сука”. Он оглянулся на дом с таким видом, будто хотел тут же сжечь его. |
