Когда пленники, сопровождаемые кубратами, подошли поближе, из крытых соломой лачуг все-таки выползло несколько женщин и мужчин поглазеть на новоприбывших. Крисп никогда не жил в достатке. Но глядя на этих тощих, оборванных людей, он понял, что такое настоящая нужда.

Всадники махнули новопоселенцам, чтобы те двигались навстречу старожилам, а сами, развернув коней, ускакали… Ускакали, по-видимому, в свои юрты, подумал Крисп.

Когда пленники вошли в деревню, стало ясно, что многие из домов пустуют; на крышах зияли дыры, стропила покосились, глина, отвалившись от стен, обнажала переплетение ветвей.

— Хорошо, если у нас будет хоть крыша над головой, — снова вздохнул отец и обернулся к односельчанам, с корнями вырванным из Видесса:

— Мы должны выбрать себе жилища. Я лично положил глаз на этот дом. — Он указал на пустую мазанку, такую же обветшалую, как и остальные, стоявшую на краю деревни.

Но когда отец вместе с матерью, а за ними и Крисп с Евдокией направились к облюбованному дому, дорогу им преградил один из старожилов.

— Да кто вы такие, чтобы вселяться туда просто так, за здорово живешь? — заявил он. Криспу, хоть он и вырос в селе, выговор старожила показался совсем уж деревенским.

— Меня зовут Фостий, — сказал отец Криспа. — А ты кто такой, чтобы указывать мне, могу я занять эту развалюху или нет?

Новоприбывшие одобрительно загудели. Старожил посмотрел на них, потом оглянулся на кучку своих единомышленников, куда менее многочисленных и уверенных в себе. Гонор его тут же испарился, как воздух из проткнутого пузыря.

— Звать меня Рух, — сказал он. — Я был тута старостой, покуда вы, мужики, не заявились.

— Нам твоего не надо, Рух, — уверил его Криспов отец и горько улыбнулся. — Если честно, я бы рад тебя век не видать, поскольку тогда я по-прежнему жил бы в Видессе. — На это даже Рух кивнул, выдавив невеселый смешок. А Фостий продолжал:

— Но раз уж мы здесь, то я не вижу смысла строить новый дом, когда тут столько пустых развалин.

— Ладно, твоя взяла. — Рух отступил с дороги и махнул рукой на дом, который выбрал Фостий.

И, словно его уступка была своего рода сигналом, жители деревни поспешили навстречу новичкам с распростертыми объятиями, встречая их, точно давно не виданных братьев, — каковыми, в сущности, они и были, не без удивления решил про себя Крисп.

— Подумать только: они не знают имени нынешнего Автократора! — заметила Криспова мать, когда семья укладывалась на ночь на полу своего нового дома.

— Для них, пожалуй, хаган поважнее будет, — ответил отец, зевая во весь рот. — Многие из них и родились-то тут, не дома. Не удивлюсь, если они забыли имя даже прежнего Автократора.

— И все-таки, — не унималась мать, — они говорили с нами так, будто мы прибыли из самой столицы, из города Видесса — как со сборщиками податей или кем-то в этом роде. А мы же просто деревенские, из самой что ни на есть захолустной дыры.

— Нет, Таце, в дыру мы угодили только теперь, — ответил отец. — Если сомневаешься — погоди и увидишь, как нас запрягут. — Он снова зевнул. — Завтра же.

Жизнь на ферме никогда не бывает легкой. За следующие недели и месяцы Крисп понял, насколько тяжелой она может быть. Когда он не собирал для отца солому, чтобы залатать дыры на крыше, то копал на берегу речки глину, которую смешивали с кореньями, соломой, козлиной шерстью и навозом, чтобы сделать обмазку для стен.

Месить обмазку было хотя бы забавно. Это давало Криспу возможность вывозиться с ног до головы, выполняя родительское поручение.