Остановился напротив двери в дедову квартиру и вдруг понял, что мне страшно переступать порог, даже скорее не страшно — неприятно, как будто в квартире покойник.

Выделив странное ощущение, я покопался в разуме, пытаясь найти его корни. А ведь в квартире и правда труп — труп дедовой надежды. Мне страшно посмотреть в его глаза и увидеть там тягучую безнадежность. После таких потрясений и такой вовлеченности всегда сложно отходить, тем более — пожилым людям.

Раньше я боялся, что дед не оправится после вероятного инсульта, теперь — что не переживет разочарования. И очень хорошо, что я рядом и могу его хоть как-то поддержать.

Думал, меня встретит бормотание телевизора, но в квартире не горел свет и царила тишина. Я вспомнил про пистолет, испугался, что дед сделал глупость, и, не разуваясь, рванул в зал…

Дед бездумно смотрел в черный экран. На полу валялась бутылка коньяка, очевидно, пустая.

— Они ждали подмогу до последнего, — сказал он, не глядя на меня. — Никто не пришел. Не захотел рисковать. Регионы не поднялись!

«И хорошо», — подумал я.

— Ты где был? — спросил дед.

— Помогал раненым в метро. Извини, испачкал кровью твою старую куртку.

Глаза деда блеснули. Я щелкнул выключателем — загорелся свет.

— Мелочи, — махнул рукой дед и не прокомментировал мой поступок.

Я был уверен, что все сделал правильно. И если так, то этой ночью узнаю, как сработало преодоление вкупе с решительными действиями.

А вдруг не в плюс, а в минус⁈

Глава 22

Все, что ни делается…

Битва с собственным страхом меня жутко утомила, и сознание страстно желало увиденные сегодня кровь и человеческие страдания стереть черным ластиком сна, но была куча незавершенных дел, точнее разговоров.

Сперва стоило набрать бабушку, попросить позвать Каналью (надеюсь, он не запил с горя). Но бабушка уж слишком увлечена контрреволюцией, беседа свернет не в то русло и затянется. Потому сначала — Илья. Я принялся крутить телефонный диск, и вдруг дед крикнул из спальни:

— Паша! Извини, забыл. В обед звонила какая-то женщина, тебя спрашивала.

Я прекратил набирать Илюхин номер, насторожился, спросил:

— Она представилась?

— Алла Витальевна какая-то. Просила перезвонить, я на календарь телефон записал.

Тетка Чумы! В этой круговерти совсем не до него было.

— Спасибо. Это опекунша моего одноклассника, — отчитался я.

Пока мы говорили, связь прервалась, из трубки донеслись прерывистые гудки, я глянул на календарь, прилепленный на шкаф возле тумбы, и набрал Аллу Витальевну, надеясь, что сегодня у нее аэробики нет.

Ответила она быстро, все тем же строгим голосом:

— Слушаю.

Я представился, поинтересовался, как Юрка и удалось ли ей договориться о нашей с ним встрече.

— Курс транквилизаторов прошел, — отчиталась она, и ее голос будто растерял обертона, обесцветился. — Лежит, как овощ, отвечает односложно. Врачи говорят, это пройдет, но зрелище жуткое.

— Еще бы — после транквилизаторов, — проворчал я. — Так когда можно к нему?

Будто не слыша меня, она пожаловалась:

— Ты его не узнаешь. Мы зубы вылечили, почистили от налета. Загар этот грязный сошел. Вообще другой мальчик стал. Вот только что сделать, чтобы не бегал…

— Чтобы не бегал, мне надо с ним поговорить, — начал терять терпение я. — Скажите адрес, время и дату. Чем дольше он будет в дурке, тем меньше шансов, понимаете?

— Пятого октября, завтра, в тринадцать ноль-ноль нужно быть в отделении. Встречаемся в полпервого на станции метро Кантемировская.