Трус, какой живет в душе каждого человека, возликовал, что я больше не увижусь с Инной. Тьфу ты напасть, заткнись, Табаки!

Вот он, кабинет директора, сразу за стендом. Из-за двери доносятся возмущенные женские голоса, вроде бы кто-то плачет.

Ноги вросли в землю, но я пересилил себя и постучал. Не дождавшись ответа, распахнул дверь — в нос ударил запах корвалола — и увидел женщину, распластавшуюся на секретарском столе и трясущуюся от рыданий. Секретарша замерла над ней с чашкой в руках и растерянно озиралась по сторонам.

Из второго кабинета доносилось бормотание дрэка. Он на своем месте — это хорошая новость, но она перекрывается плохой, к которой я точно имею отношение, иначе бы меня не вызвали.

— Здравствуйте, — растерянно пробормотал я. — Вызывали?

Рыдающая женщина не отреагировала, так и лежала, уткнувшись в сложенные на столе руки.

— Заходи! — скомандовал директор.

Напротив него, вполоборта к двери, сидела старушка, которая вчера обрезала розы — бабушка Инны. Ее подбородок трясся, как при болезни Паркинсона, пальцы сжимались и разжимались.

— Что… с Инной? — спросил я, косясь на дрэка, сложившего руки на груди.

— Надеюсь, это ты нам расскажешь. — Он шагнул от окна к столу, подвинул ко мне листок, лежащий текстом вниз. — Читай.

Обмирая, я взял листок, перевернул его и вдруг понял, что вижу черноту — глаза сами закрылись. Пришлось разлепить веки. Знакомым почерком было аккуратно выведено: «Мама, папа, бабушка, я люблю вас, простите меня! Поцелуйте Вадика. Так больно, что нет сил терпеть. В моей смерти прошу винить Павла Мартынова».

Я сглотнул слюну. Способность соображать отшибло разом. Бабушка зарыдала, завыла. Дрэк поджал губы и отвернулся.

Кувыркнувшись, листок выпал из одеревеневших пальцев и лег текстом вверх.

Глава 4

Пока еще не поздно

Способность говорить отшибло напрочь. Меня словно выхватили из воды и бросили на горячий песок. Столкнули в пропасть. Швырнули голого в сугроб. Я стоял пришибленный, пытался собрать калейдоскоп мыслей, но не получалось из-за разливающейся в душе черноты.

— Инночка, — выла бабушка, как на похоронах, грозя сжатыми кулаками кому-то невидимому, — господи, как же так! За что-о?

Сглотнув вязкую слюну, я все-таки выдавил:

— Что с ней? Она… жива?..

— Ирод! — Старуха кинулась на меня, оскалившись, будто одержимая.

Я перемахнул за стол, к дрэку, и крикнул:

— Она жива⁈

Бабка уперлась в стол и прошипела:

— Ее три дня искать никто не будет! А вдруг еще можно… помочь?

— Что с ней? — заорал я, и мой крик подействовал, как пощечина — на истерящего.

— Что ты ей сделал, изверг? — продолжала гнуть свою линию бабка.

— Она жива? — орал я в ответ. — Скажите что-то внятное! Иначе никто вам не поможет!

Всхлипнув, бабка опустилась на подогнувшиеся колени. Закатила глаза и схватилась за сердце. Дрэк метнулся к ней.

— Вам плохо? Корвалол? У меня есть!

Ничего не говоря, старуха раскачивалась на стуле и подвывала. Я осторожно, на цыпочках подошел к ней и сказал спокойно:

— Вчера Инна призналась мне в любви. Я отверг ее, сказал, что нам надо учиться и что я не готов. Она разозлилась и убежала домой.

Бабка перестала подвывать и навострила уши, вскинула голову.

— Что с Инной? — спросил я, внутренне съеживаясь.

Воображение нарисовало девушку в петле. Посиневший труп утопленницы. Бледное лицо отравившейся таблетками — сейчас-то что угодно можно купить в аптеке без рецепта!

— П-п-п… Пропала.