– А утренник был в Кремле? – усмехнулся Матвеич.

– Да! Откуда вы знаете? Вы там тоже были?

– В газетах писали. Об этом случае. И вообще, хватит болтать. Пищу надо принимать размеренно и с удовольствием.

– И в больших количествах. Ведь мы этого достойны, – добавил Алешка, опять круто наворачивая в розетку варенье. – Федор Матвеич, а на этих карьерах, там кто-нибудь живет?

– Ну кто там может жить? – Матвеич пил чай по старинке, вприкуску, громко хрустя сахаром. – Здесь вообще – безлюдье. Место для участков отвели не очень удачное. И многие отказались от них. Тут всего-то несколько домов построено. И то в них почти никто не живет. А уж на карьере-то…

– Ну… Какие-нибудь бездомные люди. Или дикие.

– Еще один вопрос за столом – и ты тоже станешь бездомным!

– Лучше диким. Все – молчу. Пищу надо принимать с молчаливым удовольствием.

– Мемуары писать? – спросил Алешка. – Вы про меня и Димку что-нибудь напишите. Ведь мы этого достойны.

– Это мы еще посмотрим. Напоминаю: на карьер не ходить.

– Что вы! – Алешка даже обиделся. – Мы пойдем на озеро. Будем смотреть туманные картинки.

– Созерцать, – добавил и я. Для убедительности.

– Ну идите, созерцайте. – И Матвеич перешел к письменному столу.

Мы вышли из дома и, громко переговариваясь о всякой ерунде, направились к озеру. Туман над ним уже рассеялся, и на том берегу виднелись какие-то хилые постройки, а возле них, у берега, какие-то лодки.

– Порт, – сказал Алешка. – Там «Задумчивый» дремлет. И «Застенчивый» прячется. Пошли?

– Пошли.

И мы берегом озера двинулись в запретную зону – к карьеру. Где никто не обитал, но кто-то светил каким-то огоньком в ночи.

От озера мы свернули в лесок. Он был мелкий, из кустарника, но довольно густого.

– Дим, – недовольно сказал мне Алешка, – иди тихонько, ногами не хрумкай.

Сам он пробирался меж кустов, как хитрый, осторожный, гибкий лисенок. И, даже наступая на сухие ветки, «ногами не хрумкал». У меня так не получалось. Я довольно весомый для своих лет.

Лесок неожиданно кончился, и мы замерли на краю карьера. Это было зрелище! Тут вполне можно снимать приключения одиноких путников в глубине дикого и мрачного каньона. Такое глубокое, все изрезанное ущелье, с отвесными песчаными склонами. На дне его и прямо на склонах сохранилось что-то вроде узких карнизов – это, наверное, поднимались по ним громадные самосвалы с песком. Дорога эта местами обрывалась, осыпалась. Вообще все было кривое, изрезанное ковшами экскаваторов. На дне карьера – всякие холмики и гребешки, впадины – узкие и длинные, заполненные зеленой водой. И везде – груды камней. Величиной от булыжников до валунов.

Кое-где все это красивое безобразие уже поросло мелкими кустами и сухой цеплячей травой. И виднелись дырки в откосах. Настоящие пещеры.

А вверху, в синем небе, плавал здоровенный черный ворон, что-то высматривал на дне карьера и время от времени хрипло, угрожающе каркал.

– Супер, – прошептал Алешка.

Ему этот пейзаж понравился. А мне нет. Я не люблю такие места. В них как-то неспокойно. Будто что-то недоброе в них таится. И вот-вот как выскочит, как выпрыгнет и как заорет, задрав кверху корявые пальцы: «Ага! Попался!»

Алешка протянул руку и показал:

– Вон там, Дим, огонек светился. Давай поищем.