Да, он сейчас в отставке, но и я не у дел. Прохлаждается Леха, наверное, в какой-нибудь Ницце. Потом откроет свое дело, наверняка будет производить оружие. Чем еще заниматься такому паразиту, ненавистнику пролетарской революции и политикану со связями? Укреплять армии наших врагов. Я знаю, мы еще сойдемся в смертельном бою. Я не пощажу его. Он противится приходу справедливого мира, в котором я хочу жить. Он не имеет права на существование. Мы не имеем права сейчас на жалость. Жалость, сострадание — все это будет потом, когда мы победим. А сейчас — бой, кровавый, беспощадный. Мои цели светлые, значит, тот, кто сражается со мной, — на стороне зла. Я одержу победу».

Он свернул в парадную и поднялся по грязной, плохо освещенной лестнице на пятый этаж. Там, толкнув входную дверь, он попал в огромную кухню, где не менее семи женщин стряпали, кипятили белье, судачили. От огромных кастрюль поднимался пар, чадили керосинки.

— Паша, — закричала на всю кухню старуха Сидорова, — вы сегодня утром опять в туалете свет не выключили.

Павел бросил на нее такой взгляд, что она отшатнулась и замолчала. Пробравшись среди кипящих кастрюль и развешенного белья, Павел вошел в комнатку, служившую жилищем ему и Наталье. Жена кормила грудью месячную Розу, их первого ребенка. Она вопросительно взглянула на мужа.

— Наташа, — подсел к ней Павел, — наши дети будут жить в самом справедливом, самом светлом, самом чистом в истории обществе. Я залью землю кровью, чтобы это было так.

Алексей вышел из кабинета заместителя начальника департамента учета военнослужащих запаса. Вернувшись в Петербург, он обнаружил в почтовом ящике письмо с предложением посетить это учреждение. Первого июля двадцать третьего года была введена новая форма документов, удостоверяющих личность военнослужащих, и ему, как генералу в отставке, предлагалось обменять старые документы на новые. Бюрократическая процедура, пустая формальность. Впрочем, времени было достаточно, и уже на следующий день он явился по указанному адресу. Учитывая высокое звание Алексея Татищева, его не стали томить в очереди к регистрационному окошку, а сразу провели к заместителю начальника департамента, который, постоянно расшаркиваясь и лебезя перед ним, лично выправил все бумаги.

Покончив с формальностями, Алексей вышел из кабинета, спустился в холл по скрипучей деревянной лестнице, где стояли в длинной очереди мужчины разного возраста. Алексей уже хотел пройти мимо, к выходу, но внезапно стал как вкопанный. Слева, прислонившись к стене и поигрывая деревянной палкой, какую обычно носят пожилые люди, стоял его однокашник по Хельсинкскому Морскому корпусу Павел Набольсин.

— Паша! — Алексей направился к старому приятелю, раскрыв объятья, — Рад тебя видеть.

Набольсин оттолкнулся от стены и, заметно хромая, пошел навстречу. Они обнялись.

— Сто лет тебя не видел! — воскликнул Алексей.

— Восемь, — поправил Набольсин, — с мая пятнадцатого.

— И как ты жил все это время?

— Да вот, — смущенно улыбнулся Набольсин, — ходил на «Диане».