И в то же время – они дикари. Они безжалостны и беспощадны. У них другая мораль, во главу которой поставлено выживание. Мы с самого начала бережем их, любим и опекаем. Мы готовы умереть за них, и не один из нас уже отдал свою жизнь. Теперь идет отдача. Они готовы умереть за нас. За Лагерь, друзей, «своего», неважно – человека, собаку, бульдозер… И без дрожи в руках будут уничтожать чужих, если те придут к нам. Пока мы стараемся ограждать детей от патрулей и разведок, они разбираются с шаками. Уничтожают одичавших собак с эффективностью охотничьих вертолетов. Давно выбили бы всех, если б не постоянная подпитка поголовья снизу. И с той же эффективностью они займутся двуногими шаками, ни на секунду не задумавшись, что это тоже люди. Первые выпуски это уже показали. Собственно, они и прозвали джигитов Бодхани знакомым и ненавистным словом.

Они совсем другие. Они не делают никому никаких скидок. Ни на пол, ни на возраст. Нет, неточно. На малый возраст. Ибо право на старость они признают. Нас они любят, берегут и уже опекают. И готовы подменить любого в любой момент на любом, самом трудном, месте. Через десяток лет, а может, и раньше, они заменят нас на всех ключевых постах, потому что все делают лучше. И тогда в патрули будут ходить двенадцати-, а может, и десятилетние, а те, кому восемнадцать, чтобы положить на наш кусок хлеба масло и черную икру, спустятся вниз, в большой мир.

И пройдут по нему беспощадным Фанским пургенем.

Мне жалко тех, кто встанет у них на пути. Мне жалко этот мир…

Таджикистан, альплагерь Артуч

Борис не мог избавиться от ощущения чужого назойливого внимания. Казалось, кто-то смотрит в спину тяжелым, давящим взглядом. Ощущение непривычное и очень пугающее.

Юринов закончил осмотр развалин и вернулся к машинам, где ждали Амонатов с Мухаммедом и Урусовым. Два с половиной десятка автоматчиков рассыпались по периметру бывшего лагеря и не сводили глаз с окрестных склонов.

– Фаррух, давай еще раз сначала обстановку прокачаем.

Мухаммед, тот самый бородач из чайханы, друг детства и правая рука Фарруха, развернул карту и заговорил:

– Смотри. Фанские горы, как удалось выяснить, тянутся отсюда до Искандер-Куля. Неточно это: таджики это название не использовали, а русских альпинистов под рукой не имеется. Но единственный альплагерь в этих местах – вокруг нас. Мы здесь были не один десяток раз. Вверх по ущелью ходили до озер. Никого. Как сейчас. Главное, следов никаких. За двенадцать лет ни одного следа. Не бывает так. Но наш гроссмейстер уверен, что здесь кто-то живет.

– Не здесь, – сказал Фаррух и тут же поправился, – не совсем здесь. В Пасруде. Вот оно, это место, – таджик ткнул пальцем в карту. – Пройти через один перевал. Простой. Несколько часов, и там. Только оттуда после Войны никто не возвращался. Ахмадов регулярно людей шлет. И крестьяне уходят иногда. Не отсюда, с его территории. Напрямую. Это мы имеем выход только сюда.

– Как это никто не возвращался? – удивился Боря. – Не бывает так.

Неприятное ощущение резко усилилось.