Карсвелл окинул нового попутчика пристальным взглядом, но, судя по всему, не узнал. Усевшись прямо напротив него, Даннинг, постаравшись унять возбуждение и взять себя в руки, принялся искать надежный способ осуществления своего замысла. Пальто Карсвелла лежало на сиденье рядом с Даннингом и сунуть бумажку туда ничего не стоило, однако при этом оставался риск, что она выпадет. Весьма соблазнительной представлялась идея попробовать незаметно вытащить какой-нибудь документ из открытого саквояжа Карсвелла, а потом, уже при выходе из вагона, вручить ему эту, якобы оброненную бумагу вместе с колдовской запиской. Даннингу до смерти хотелось посоветоваться с Харрингтоном, но это было совершенно невозможно. Томительно тянулись минуты. Карсвелл не единожды поднимался и выходил в коридор: в последний раз Даннинг уже готов был будто бы ненароком спихнуть его саквояж на пол, но вовремя поймал предостерегающий взгляд Харрингтона. Карсвелл, то ли инстинктивно чуя неладное, то ли по природной подозрительности постоянно приглядывал за купе. Во всяком случае, он явно ощущал некоторое беспокойство, отчего ему и не сиделось на месте. И вот, когда Карсвелл поднялся в очередной раз, сердце Даннинга екнуло от возникшей надежды: что-то беззвучно упало с сиденья на пол. Как только Карсвелл отошел от двери купе, Даннинг наклонился и тут же понял, что ему несказанно повезло. Он держал в руках абонементную карточку компании Кука с кармашками для билетов. Миг, и известный нам листок бумаги оказался в одном из этих кармашков. Во время этой операции, для обеспечения ее прикрытия, Харрингтон стоял в проеме купе, теребя занавеску. Дело удалось сделать как раз вовремя, ибо поезд уже приближался к Дувру.

В следующий момент в купе воротился Карсвелл. Исхитрившись ценой невероятных усилий подавить дрожь в голосе, Даннинг протянул ему карточку со словами:

— Возьмите, сэр. Кажется, это вы обронили.

— Да. Премного обязан вам, сэр, — отозвался Карсвелл, бросив беглый взгляд на свой билет, и сунул карточку в нагрудный карман.

Даже в эти, весьма напряженные, ибо они понятия не имели, что может произойти в случае преждевременного обнаружения бумажки, мгновения оба почувствовали, что в купе словно бы сделалось темнее и теплее. Карсвелл стал проявлять видимое беспокойство: он ерзал, то прижимал к себе, то отбрасывал прочь, словно он внушало ему отвращение, собственное пальто, то с тревогой и подозрением таращился на попутчиков. Они, с ничуть не меньшей тревогой, стали пробираться к выходу, боясь, что Карсвелл с ними заговорит. Когда поезд остановился в Дувре, оба стояли в коридоре и короткий перегон между вокзалом и портом провели там.

У причала они вышли, но народу в поезде было так мало, что им пришлось слоняться по пристани, пока Карсвелл со своим носильщиком не прошел вперед, к кораблю. Только тогда они обменялись рукопожатиями и сердечными поздравлениями, причем Даннинг едва не лишился чувств. Харрингтон прислонил его к стене, а сам двинулся к трапу того парохода, на который шла посадка. Показав контролеру билет и забрав у носильщика свой багаж, Карсвелл ступил на сходни, но неожиданно его окликнули.

— Прошу прощения, сэр, а тот джентльмен, что с вами, показал свой билет?

— Какого черта вы имеете в виду под «тем джентльменом»? — огрызнулся уже с палубы Карсвелл.

Вахтенный присмотрелся к нему, тихонько, себе под нос, чертыхнулся, а вслух сказал:

— Виноват, сэр, прошу прощения. Я ошибся, должно быть, меня ввел в заблуждение ваш багаж, — Затем, обращаясь к стоявшему рядом напарнику, он пояснил: — Хоть ты меня убей, но я готов был поклясться, что этот малый не один. Может, он протащил с собой собаку. Ну да ладно, на борту разберутся, пароход все равно уже отчалил.

Спустя пять минут огни корабля мерцали вдали, оставив на дуврской пристани длинный ряд фонарей, лунные блики и ночной бриз.