На следующий день по нашей с Димкой договорённости я иду в школу. Он пока не появляется, чтобы нам не спалиться. И уже на следующий день в школе я понимаю, как сильно недооценил страсть Волгиной к грязным сплетням. Уже на крыльце перед уроками всё становится понятно. Все перешёптываются при виде меня, глупо хихикают, прикрывают рты, кривят губы и даже показывают пальцами. Ещё до начала уроков я понимаю, что все знают мой большой секрет, что никакой это теперь не секрет, а просто способ снова и снова вытирать об меня ноги. «Левин педик» — это самое невинное и безобидное, что мне приходится слышать. В меня летят презрительные ремарки, оскорбления и упрёки, произнесенные полушёпотом, словно, чтобы я не расслышал. Пару раз в меня летят скомканные бумажки и даже несколько монет, а потом я вхожу в класс. Как только я появляюсь на пороге кабинета русского языка, все замолкают. Несколько секунд стоит тишина, словно перед бурей, а потом медленно она начинает раскачиваться вздохами, шуршанием, фырканьем и раздражёнными междометиями. Я чувствую напряжение и ненависть, которые просто разрывают пространство. Я иду на своё место, и компания Сорокина во главе с Владом и Пашей забрасывает меня оскорблениями как бомбами во время массированного удара. Я сажусь за парту, достаю учебник и тетрадь, а бомбардировка всё продолжается. И укрытия у меня никакого нет — не под парту же лезть. Звуки, слова и фразы летят в меня как копья с пропитанными ядом наконечниками. Я молчу. Я дал себе слово не ввязываться. К тому же, моя агрессия, и я это понимаю, только усилит эту армию ненавистников. Я сижу и смотрю в учебник. При этом я не вижу букв — всё сливается, как будто зрение у меня резко ухудшилось. Я как будто смотрю сквозь раскрытый учебник и вижу небольшое синее пятно от чернил шариковой ручки под ним, вижу скол лакового покрытия на парте, след от ластика и даже слово fuck, написанное кем-то очень давно и уже почти стёртое. Всё это могло бы продолжаться ещё очень долго, потому что когда у них иссяк запас ругательств, они пошли по второму кругу, не брезгуя постоянными повторениями. Всё это могло бы длиться бесконечно, если бы в класс ни вошла наша учительница русского Полина Сергеевна. Ей удаётся заставить замолчать компанию гопников, но в то же время я вижу, что она сама теперь настроена не так уж дружелюбно. Она не ненавидит меня, конечно, но смотрит с большим подозрением, а после урока просит задержаться. Эта её просьба вызывает, конечно, просто бурю довольно эмоциональных смешков.

— Что происходит, Артём? — Очень участливо спрашивает Полина Сергеевна.

Я стою, спрятав руки в карманы, опустив голову и не глядя учителю в глаза.