– Вам виднее, Алексей Андреич, вы человек служивый, – сказал второй, потирая красное лицо, опутанное чёрной бородой. Ему давно перевалило за сорок; крупный, плечистый, он был похож на заспанного медведя. Он пошевелил бородой, неторопливо натянул поверх бесцветной косоворотки безрукавку из овчинки мехом внутрь, погладил широкими ладонями штаны из грубой шерсти, присел несколько раз, разминая ноги, поплясал на месте, оглядываясь. Восемь нарт стояли полукругом возле костерка, тут и там лежали на земле пушистыми буграми меха, послужившие только что людям постелями, громоздились сумки и мешки. Поднимавшиеся поодаль пологие холмы были покрыты прозрачным лиственничным лесом и белевшими, как заплаты на чёрной земле, огромными пятнами снега. Этот снег наметался в течение долгой зимы, спрессовывался ветрами, утрамбовывался и теперь не желал плавиться на солнце, нависая многометровыми козырьками на склонах и истекая холодной водой. – Эх, красота-то какая! А вот ещё зазеленеет вовсю… Жаль, что ненадёжны здешние красоты, всюду за ними можно ждать подвоха.

– Что за беда, Пал Касьяныч, – возразил Алексей Андреевич, – вы так говорите, будто опасаетесь чего… Проводник-то нам зачем ваш, Чукча этот, а?

– Эх, батюшка, Алексей Андреич, воля ваша, вы человек военный, к дисциплине приучены, к порядку. Но дикий люд знаете слабо, коли рассчитываете на их преданность. Я Чукчу в проводники взял, только чтоб с пути не сбиться. Но жизнь свою, ежели что, он ради нас класть не станет. Я тут шестой год купеческим делом занят, кое-что успел познать. Так вот будь я проклят, если рискну положиться на кого из Чукоч в трудных обстоятельствах. Упаси Бог…

Покуда Павел Касьянович произносил эти слова, зашнуровывая тяжёлые свои башмаки и громко посапывая, из-за чёрных камней, рассыпанных по склону холма, появился сутулый человек, облачённый в кухлянку с большим капюшоном – просторную кожаную рубаху, надеваемую через голову; ноги его, обутые в сапоги из прокопчённой кожи, мягко ступали по мокрой земле.

– Лёгок на помине, – крякнул Павел Касьянович. – Будите сестрицу, Алексей Андреич. Чай будем пить и в дорогу собираться. Марья Андреевна небось совсем умаялась. Ну да ничего уж, половину пути от фактории покрыли.

Молодой человек, ещё раз оправив свой мундир, подошёл к нартам и склонился над фигурой, плотно закрытой меховыми одеялами:

– Маша, время вставать.

– Я уже давно пробудилась, дорогой мой господин поручик, я просто лежу, – донёсся из-под покровов нежный голосок. В следующую секунду показалось круглое молодое девичье лицо с живыми синими глазами и в ворохе светлых волос. Откинув шкуры, девушка вытянула перед собой руки и потянулась. Она казалась очень тоненькой и хрупкой. – Как почивали, Марья Андреевна? С добрым вас утречком, – поприветствовал её Павел Касьянович.

– Должна вам признаться, спать в верхней одёже крайне неудобно, – проговорила девушка. – Каждый день пути убеждает меня в этом всё сильнее.

– Главное, чтобы не застудиться, весна выдалась поздняя, долгая, холодная. Одно слово – Чукотка, – отозвался Павел Касьянович, присаживаясь над углями. – Вот доберёмся до Раскольной, там уж поуютнее вам будет, а тут мы на открытой тундре.

Маша села и пожала плечами:

– Я не жалуюсь. Теперь уж почти всё позади, скоро два месяца, как мы с Алексеем в дороге. И ведь поначалу-то погода просто зимняя стояла, не то что теперь. Осталось какие-то пару дней потерпеть… Алёша, ты не польёшь мне воды, чтобы я ополоснула лицо?

Она носила мягкое коричневое дорожное платье до земли, и теперь, когда она поднялась, край подола опустился с саней в лужицу.