В его напряженном голосе было столько отвращения, что Мейбл стала сама себе противна. Она попыталась взвалить на Ричарда вину за то, в чем, по меньшей мере наполовину, была повинна сама. Ей хотелось закричать: да, я веду себя так глупо, так по-детски только потому, что в ужасе от происшедшего и чувствую себя виноватой, что я, конечно, знаю… Что знаю? Что Ричард прав и я его хочу? Не в этом ли заключается простая правда? Правда – да, но не простая, в их ситуации нет ничего простого.

– Если вам станет от этого легче, позвольте заверить, что я не повторю свою ошибку. Даю слово: пока я живу под вашей крышей, вам больше не грозят подобные… недоразумения.

Иными словами, он обещает больше не прикасаться ко мне, «перевела» про себя Мейбл. Мне бы радоваться, но почему же я чувствую себя так, словно на меня опустилась темная туча? И что Ричард имел в виду, говоря «пока я живу под вашей крышей»? После того, что произошло, он наверняка передумал селиться в моем доме на время своего пребывания в Чешире, а как же иначе?

Но, по-видимому, Ричард не передумал, а Мейбл была слишком обессилена, чтобы потребовать от него поискать другое жилье. Кто знает, что он ответит, если она поднимет эту тему? Может, он обвинит ее в том, что она не столько доверяет его слову, сколько не доверяет самой себе?

Когда они почти дошли до машины, Мейбл с трудом выдавила из себя:

– Вы… вы же не собираетесь рассказывать об этом Одри?

Было ужасно неловко задавать Ричарду такой вопрос, но если весть о ее глупости дойдет до ушей Одри, если собственная дочь отвернется от нее, она этого не переживет.

Во взгляде, которым наградил ее Ричард, смешалось изумление и еще что-то – как решила Мейбл, презрение.

– С какой стати я стану ей рассказывать? На это нечего ответить. Действительно, с какой стати? Ответ Ричарда поставил ее на место. Он почти открытым текстом признал, что поцелуй, столь ошеломляюще подействовавший на Мейбл, для него ровным счетом ничего не значил.

Странное дело, убедившись, что Одри ничего не узнает, Мейбл должна была успокоиться, но вместо этого почувствовала сосущую болезненную пустоту внутри, ей стало горько и одиноко – так одиноко, как никогда в жизни.

5

От напряжения и боли у Мейбл раскалывалась голова, лицо стало неестественно бледным, и она не представляла, как продержится остаток вечера. Одри не глупа, она не может не заметить тягостного молчания, повисшего между матерью и Ричардом, даже если – Мейбл от всей души на это надеялась – и не поймет его причину.

Молчание воцарилось еще в машине на обратном пути и продолжалось даже тогда, когда довольная Одри вернулась домой и стала весело рассказывать, как прошел день. Ричард и Мейбл не разговаривали и за ужином, и после.

Не то чтобы у Мейбл было дурное настроение или она пыталась каким-то образом наказать за случившееся себя или Ричарда, хотя оба они, несомненно, заслуживали наказания. Мейбл просто не смела заговорить с гостем, она немела при одной мысли, что может невольно выдать себя. По той же причине Мейбл не решалась приблизиться к нему, боясь, что глупое тело предаст ее. В результате она старалась держаться на безопасном расстоянии от Ричарда и на его редкие реплики отвечала односложно.

После ужина Мейбл предупредила, что собирается лечь пораньше. Одри стала ныть, что они почти не виделись, а утром она уезжает, но мать не поддалась на уговоры. Мейбл считала, что уйти сейчас – самое малое, что она может сделать для дочери. Оказалось, ей стало еще труднее мириться с тем, что Одри и Ричард – любовники, и не удивительно, уныло думала Мейбл, разбирая постель.

Что же я за мать такая? Я, которая всегда гордилась, что ставлю на первое место интересы дочери?! Если бы я прежде всего думала об Одри, разве позволила бы Ричарду… Что? Целовать меня?

Мейбл передернула плечами.