|
Напряженка, конечно, была – все относительно выровнялось, но не до конца. Цена на нефть колебалась в пределах семидесяти-девяноста долларов, постепенно выходя к верхнему пределу. Дело было в том, что американцы со своей технологией сланцевой нефти – как только цены проходили семьдесят пять-восемьдесят – начинали бурить, качать и обваливали рынок. Вся суть сланцевой технологии заключалась в ее гибкости – это не фонтанирующая скважина, которую не заткнешь, не погубив. Цены растут – буришь и качаешь. Цены падают – высасываешь то, что есть, и дальше не буришь. Я интересуюсь этими технологиями, говорил со специалистами – они говорили, что сланец в смысле запасов – это бомба замедленного действия, потому что исчерпывается месторождение очень быстро и где-то в первой половине двадцатых годов стоит ждать обвального падения сланцевой добычи в США и такого же резкого роста цен на нефть. Но это ожидалось в двадцатые, а жить надо было прямо сейчас.
В общем-то, этот уровень цен позволял нам существовать весьма сносно, не как в тучные годы, конечно, но сносно. Тем более что за последний год цена ниже восьмидесяти пяти не ходила, говорили, что это преддверие прорыва уровня девяносто и выхода на сто пятнадцать – сто двадцать. Но своих проблем добавляли санкции. В Украине – тлела война. Заключенное в Минске перемирие действовало, прерываясь взрывами и перестрелками по всему юго-востоку Украины. Нас обвиняли в поддержке терроризма, и, в общем-то, правильно обвиняли, но нам ничего другого не оставалось. Были, конечно, и трезвые головы, говорившие, что Украина – это капкан, в который попала вся Европа, и добром это не кончится… но их голос тонул в гвалте политологов, военных, журналистов и прочая, прочая, прочая. Не думаю, что в Европе все были настроены против России – но медийное пространство было против нас почти полностью. Что же касается нашего внутреннего пространства – недовольство было. А как ему не быть, когда приходится затянуть пояса. Тем не менее – какого-то краха, обвала не было, рубль стабилизировался в районе пятидесяти пяти за доллар, смотрел ниже. Экономика работала. Постепенно росли зарплаты. Но вот недовольство все-таки было, и базировалось оно на кем-то вброшенной мысли, что корень наших проблем – в теперешней власти. Точнее, даже не в теперешней власти, а в ее конкретных персонажах, которые вызывают у Запада аллергию одним своим видом. Убрать их – и дело пойдет на лад. Договоримся с Европой, снимут санкции, будет все как раньше… Я-то понимал, что как раньше уже не будет. И другие – у кого голова на плечах – это понимали. Шито-крыто – не сделаешь, трупов слишком много. А с другой стороны, убитые, попавшие в застенки, запытанные, расстрелянные люди, которые дрались и умирали за право быть самими собой – русскими! Такое тоже не прощается… Нет, назад не отвертеть. Мы убивали друг друга. Нас теперь боятся, мы подтвердили самые худшие из опасений. Мы продолжаем сражаться – взрывы гремят по всей Украине. Мы ничуть не изменились, мы какими были, такими и остались, все это понимают. Санкции на нас не подействовали, из санкций осталось только одно – прекратить покупать у нас нефть и газ, при этом цена разом взлетит до ста пятидесяти, у нас вот-вот вступит в строй газопровод в Китай, а Европа – уйдет на дно, в рецессию. Мы сами вычеркнули из списка все возможные решения проблемы, кроме большой войны. Что касается меня лично, то деньги я, конечно, посылал. Но не более. Донбасс и его дело поддерживал – но ехать туда как-то в голову не приходило. У меня тут свои дела – хотя я лично знал тех, кто поехал… Прошли выборы. Сюрпризом которых стали даже не результаты партии власти, а провал объединенной оппозиции, на которую открыто делали ставки и Запад, и многие люди в Москве. Их процент – меньше десяти – был насмешкой, совершенно несоразмерным тем деньгам, которые в них были вложены, и тем медийным персонам, которые были под это дело подписаны. |
