— Наверно, семейная ссора заставила тебя отправиться в будущее.

— Верно. Я был вне себя от гнева. Мне главным образом хотелось увидеть могилу Свена Биркелунда. Двадцать лет вперед показалось мне достаточным сроком. Я переместился в конец 1969 года, чтобы захватить весь 1970… Дом все еще существовал. Существует. Будет существовать.

— А Свен? — негромко спросил я.

— Вероятно, и он жив. — Голос его звучал свирепо. — Я не стал это проверять. Через два года мама с ним разведется.

— И что дальше?

— Она заберет детей — обоих — в Массачусетс. Ее третий брак будет удачным. Но мне не хотелось добавлять ей тревог. Поэтому я вернулся. И сделал так, что отсутствовал месяц. Мне хотелось показать Биркелунду, что я настроен серьезно, но дольше отсутствовать я не мог из-за мамы.

Я увидел у него выражение, какое видел у других, родственников и близких, больных и умирающих. И потому поторопился сказать:

— Ты сказал, что встретил дядю Джека, это другое свое воплощение.

— Да. — Он рад был вернуться к более практичным проблемам. — Когда я появился в 1969 году, он меня ждал. Мы встретились в лесу, ночью — я не хотел, чтобы меня увидел случайный свидетель, — а участок леса был огорожен и обсажен кукурузой. Дядя Джек снял двухкомнатный номер в отеле — этот отель построят, когда в Сеилаке будет оружейная фабрика, — и поместил меня туда на несколько дней. Он рассказал мне о маме и подтвердил свой рассказ вырезками из газет и несколькими письмами, которые она недавно написала ему… мне. Потом он дал мне тысячу долларов… док, какие через двадцать лет будут цены! — и предложил, чтобы я осмотрелся.

— В журнале я прочел о Беркли, который… а, это идиома из языка будущего. Во всяком случае Сан-Франциско был сразу за проливом, а мне всегда хотелось на него взглянуть.

— А как Беркли? — спросил я, вспоминая свои посещение спокойного университетского городка.

Он рассказал мне, насколько смог. Но никакие слова в 1951 году не способны передать то, что я испытал впоследствии — дикое, странное, возбуждающее, ужасающее, гротескное воздействие на чувства и здравый смысл Телеграф-авеню седьмого десятилетия двадцатого века.

— А ты не боялся неприятностей с полицией? — спросил я.

— Нет. Я остановился в 1969 году и под вымышленным именем зарегистрировался в призывной комиссии. Это дало мне документ, в котором говорилось, что в 1969 мне двадцать один год… Меня притягивали люди на улицах. Я бродил среди них, старомодный деревенщина, слушал их разговоры, узнавал, как они оценивают происходящее. Несколько месяцев я провел среди радикалов. Странная жизнь — скрытность, демонстрации, травка, грязные номера в гостиницах, немытые девушки, случайные заработки.

— Твоя рукопись не очень высоко их оценивает, — заметил я.

— Конечно. Я уверен, дядя Джек хотел, чтобы я взглянул изнутри, чтобы понял, куда катится цивилизация, вырастившая меня. Но я изменился.

— М…м…м… Я бы сказал, что ты отшатнулся от увиденного. Нашел другое поле деятельности. Но продолжай. Что было дальше?

— Я отправился дальше в будущее.

— И что же?

— Док, — негромко ответил он. — Считайте, что вам повезло. Вы уже состарились.

— Значит, я к тому времени умру? — Сердце у меня дрогнуло.

— Ко времени взрыва и катастрофы — несомненно.