Поражали расточительные подарки сдержанного Зураба Эристави. Шелк, бархат, парча легли у ног царицы и царевны. Большой ларец из розового дерева, наполненный жемчужными нитями и запястьями, пленил царицу и вызвал легкую усмешку царевны Дарии. Арабского скакуна под бархатным седлом, расшитым золотом и каменьями, благосклонно принял от Зураба царь Теймураз.

Своего мучительного состояния Зураб сам еще не понимал. Не его ли обязанность вызволить прекрасную Магдану? А разве он так уж влюблен? Разве не ради достижения своих замыслов решил породниться с Шадиманом? Но теперь есть ли нужда в этом, когда так глупо профазанил князь не только дочь, но и заговор?

Какие-то неясные ощущения кружили голову, толкали на дерзкие поступки: «Царь Теймураз! Быть первым приближенным, стать необходимым… Дария!.. Царевна Дария!.. Должна сблизить неразрывными узами, а потом… Остановись, князь Зураб!.. Придется свершить немыслимое! Ну что ж, и свершу! Клянусь своими желаниями, свершу! От Шадимана пока все скрою. Нет, надо самому еще раз поехать…»

И Зураб снова метался, стараясь быть в поле зрения царя, царицы, царевны.

Моурави, который после провала княжеского заговора зорко, хотя и незаметно, следил за Зурабом, был озадачен странным состоянием арагвского князя: он то беспричинно хохотал, то хмуро озирался. «Гоняется сразу за двумя оленями… Пожалуй, Теймураз лучше Шадимана…» — И он насмешливо шепнул Зурабу:

— Вижу, тебе по сердцу пришлась красота юной царевны Дарии.

Зураб густо покраснел и, мрачно блеснув зрачками, буркнул:

— Тебе, Моурави, лучше бы подумать о том, что даже Леван Дадиани, ревнитель прадедовских обычаев, не пожаловал сюда на коронацию.

Теймураз, опьяненный своим величием, даже не заметил отсутствия царствующих особ, но Моурави понял: светлейшие не прибыли, желая подчеркнуть свое уважение к нему, Георгию Саакадзе.

Приношения все больше заполняли покои царственной семьи. Много подарков было от князей и азнауров, но затмить Зураба никто не смог. Только индийский меч, осыпанный алмазами, бирюзой и лалами, — дар Георгия Саакадзе, и ожерелье из прозрачных голубых звезд, преподнесенное Русудан царице, несколько умерили, к досаде Зураба, восторг, вызванный его щедростью.

Пуще всего Зураб не мог простить Хорешани, которая, возмущаясь им, преподнесла Дарии ожерелье из любимых камней Нестан: пусть жалит если не сердце, то хоть глаза неверному князю.

Но о чем — вот уже несколько часов — беседует Моурави с царем? Мучило любопытство не только мдиванбегов. Джавахишвили и Цицишвили даже пытались прогуливаться под окнами царских покоев, но напрасно: плотно закрыты ставни, и вдоль стен вытянулась стража, расставленная Элизбаром.

— Я слишком беден, мой Моурави, чтобы одарить тебя, но если моя любовь чего-нибудь стоит, владей ею.

— Мой светлый царь, лучшая награда для меня — твое желание укрепить царство. Повелевай, и я буду одерживать победы для славы твоей, для славы отечества… Я не оговорился, как сказал тебе мой посланник, Дато Кавтарадзе: не отступлю от решения объединить все наши царства и княжества под твоим скипетром.

При одном лишь упоминании об этом Теймураз вздрагивал, и тщеславие захлестывало его сердце, но он не очень верил в такую возможность и потому старался придать голосу большую проникновенность:

— Ты не так говоришь, Георгий! Знай, как поклялись, ни в чем не будем препятствовать тебе… Потому мы возжелали сразу направиться в Кахети, дабы возлюбленный Моурави продолжал свободно распоряжаться сердцем Грузии Тбилиси. Но в великих и малых попечительствах наших о царстве не следует забывать о стремлениях «льва Ирана» и отвратить его покушение силами нашими.