– Послушай, милая. – Я смотрю на дочь и вдруг роняю голову на руки, борясь с желанием разрыдаться. Чувствую себя совершенно измотанной, все аргументы иссякли, а это – в высшей степени зловещий признак. – Понимаю, ты думаешь, я поманила тебя красивой мечтой, а потом пошла на попятную? Прости. Даже не представляешь, как я горжусь тобой и восхищаюсь работой, что ты проделала. Понимаю твое желание поехать в Кентербери, и поначалу я думала, что смирюсь с твоим решением. Только все это время я жила, дрожа от страха.

– Все из-за давнишнего дурацкого несчастного случая, да?

– Ева!

– Ох, мама, перестань! Он произошел в Каменном веке, кроме того, там вообще все выглядело как-то странно. Никто и не ожидал. Так что пора об этом забыть.

Ева не понимала, как жестоко ранят ее слова. Да, разумного объяснения той катастрофе нет. Но люди никак не возьмут в толк, что именно по этой причине происшествие кажется особенно жутким. Мы с Гарри не совершили ни одной ошибки, но во время прыжка его передняя левая нога разломилась на части, и мы оба грохнулись на землю. Я еле выжила. А Гарри? А Гарри просто пристрелили.

Некоторое время я молча размышляю:

– А ты не согласилась бы ограничиться просто выездкой?

– Ни за что.

– Тогда я разрешила бы тебе уехать и даже ездить верхом на Восторге.

– Нет! – с раздражением выкрикивает Ева. – Я хочу прыгать через препятствия! Неужели не ясно?

Разумеется, чаяния дочери для меня не тайна, но согласиться не могу и лишь бессильно кусаю губы.

– Хочу заняться преодолением препятствий. – Ева сверлит меня горящим взором.

– Да-да, знаю.

– Это моя самая заветная мечта, – не унимается она, снимает ноги со столика и, крутанув стул, поворачивается ко мне лицом.

– Я слышала.

– Тогда разреши поехать в Страффорд и продолжай зажмуривать глаза.

– Как ты сказала? – слабым голосом выдавливаю я.

– В Кентербери всякий раз, когда мне нужно было преодолеть препятствие, ты закрывала глаза. Вот и дальше так действуй.

От стыда я теряю дар речи. И как она умудрилась заметить?

А, наверное, постарались другие родители. Они наблюдали за соревнованиями с трибун и рассказали своим детям о моих чудачествах, а те, разумеется, передали Еве. Я – псих, и моему ребенку об этом известно.

– Прости, Ева, – шепчу я.

– Да ладно. Ну что, разговор окончен?

Я беспомощно моргаю, не зная, что сказать.

– Говорю, все решено? Или нет? И я должна тебя порадовать и сделать вид, что мы поговорили по душам и поняли друг друга? Только потому, что ты признала свою вину и облегчила душу? Да мне от твоих признаний никакого толку.

Я что-то невнятно бормочу, стараясь не моргать, потому что тогда не удержусь и дам волю слезам, которые уже на подходе.

– Да, полагаю, разговор окончен.

Ева отворачивается к окну, скрестив на груди руки и закинув ногу на ногу. Замечаю, как яростно дергается одна нога.

– Так и знала! – небрежно бросает она. – Между прочим, ма, ты и правда поманила меня красивой мечтой, а потом обманула, тебе не показалось. Повертела перед носом морковкой, а попробовать не дала.

Возвращаюсь в ванную комнату, борясь с предательскими слезами. Разговор с дочерью ни к чему не привел.

* * *

Медленно глотаю остывший кофе, будто передо мной стакан с виски. Да, виски сейчас пришлось бы весьма кстати. Потом раздеваюсь.

Стою, обнаженная, перед ванной и долго вожусь с кранами.