Но момент истины еще не наступил.

    Свет в помещении слегка тускнеет, и тут же в центре комнаты возникает человек. Юджин стреляет на рефлексе, не глядя. Пуля, взвизгнув, разносит дверцу шкафа. Человек не настоящий. Голографический фантом. Вторая пуля, посланная О'Туллом уже более осмысленно, разбивает визор голографа.

    – Зря,– флегматично роняет Артём.

    – Эй, парень! – взвизгивает голограмма по-испански.– Я тебя не вижу!

    – Зачем стрелял? – ухмыляется Грива.– Человека расстроил.

    – Это не человек,– равнодушно роняет О'Тулл.– Это преступник.

    «Преступник», толстый субъект с бизоньим загривком и устрашающим плугом носа, нервно огладив плешь, вытягивает руку за пределы видеоконуса, что-то с остервенением дергает. При этом нижняя губа субъекта обиженно выпячивается.

    – Пако! – орет он.– Что ты там болтаешь? У нас пожар, Пако! Мудрила спятил и обесточил защиту!

    Визор голографа был разбит, но микрофон, вероятно, уцелел.

    Юджин громко высвистывает три такта из «Тореадора».

    Толстяк багровеет.

    – Если ты, педрила, мигом не подключишь автономку, нам хана!

    Юджин хохочет.

    – Интересно, у всех рыжих такое извращенное чувство юмора? – интересуется Артём.

    – Нет, только у ирландцев,– сообщает напарник.

    О'Тулл подходит к выбитому окну, осторожно выглядывает, но ничего существенного не обнаруживает.– Вот возьми, например, рыжего Кошица из подразделения Раджи,– говорит он.– У Кошица вообще чувства юмора нет.

    – Что ты там болтаешь, Пако? – истерически вопит толстяк.– Кто там у тебя? Ну-ка покажись!

    По коридору кто-то несется с топотом. О'Тулл глядит на дверь, но даже не поднимает автомат. По звуку ясно, что не к ним. Топот стихает.

    – Идея,– говорит Юджин, приподнимая за шкирку бесчувственного Пако.– Где у этого гроба видеорастр?

    – Тут,– Артём понимает мысль напарника.– Подключить на голограф?

    Времени у них было хоть отбавляй. Пока «Головастый» ломает местного родича…

    – Подключи.

    Подняв бесчувственного Пако, Юджин напяливает на него ноктовизор, сует беднягу физиономией прямо в окуляр, идиотически хихикает.

    Мордастый взревывает, как укушенный гамадрил. Целую минуту он с бешеной скоростью выплевывает ругательства. Грива, неплохо владеющий испанским, слушает не без удовольствия.

    Внезапно толстяк осекается. Выражение его лица претерпевает жуткую метаморфозу. Смесь ужаса, невероятной тоски и беспомощности… Артём лишь однажды видел нечто подобное. На лице мертвой женщины, которую они вытащили из-под развалин в Сеуле. Ее ребенок, тоже мертвый, лежал в двух метрах. Их обоих накрыло межэтажной балкой.

    Толстяк издает тихий жуткий вой и выпадает из видеоконуса. Еще через миг в конусе появлется нечто вроде обломка водопроводной трубы, забрызганной желтой краской. Щелчок – и голограмма гаснет.

    – Головастый, что это было? – спрашивает Артём.

    Теперь можно спрашивать: маскировка уже не нужна.

    – Анализирую,– раздается лаконичный ответ.

    Юджин больше не улыбается. И Грива тоже.