Шаги наши, до этого почти неслышимые, заглушенные ковровым покрытием, сейчас разносились под высокими сводами отчетливым эхом. Скелеты неизвестных мне животных провожали нас пустыми глазницами, из углов таращили свои бельма чучела.

Уж не знаю почему, но мне тут было не по себе — словно я попал в какую-то усыпальницу. Может, оттого, что, кроме нас с Карсом, тут были только препарированные, очищенные от плоти или заспиртованные мертвые тела — пусть даже всего лишь звери или рыбы… Слишком много мне приходилось иметь дело с мертвецами, чтобы я мог воспринимать все это несчастное зверье просто как музейные экспонаты…

Морские млекопитающие расположились у стены в дальнем углу зала. Тюлень на фальшивой льдине, малый полосатик, северный дельфин — белуха… Жаль, нет фонарика… Стеклянные глаза чучел мрачно отсвечивали в сумерках. Я обошел белуху со всех сторон, и мне показалось, что гладкое торпедообразное тело чуть скособочилось на своем постаменте. Кожа на брюхе была чуть вспорота, оттуда торчала солома. Я засунул руку в прореху. Так и есть! Пальцы мои коснулись чуть шершавой поверхности. Листы были свернуты в трубку. Я осторожно потянул. На пол, шурша, посыпалась сухая трава и опилки, а в руках у меня остался плотный сверток. Верхний лист был исписан беглым неразборчивым почерком, но что именно было там написано, в темноте не разберешь.

И из-за этой вот фигни столько шума!

Я поднес бумаги к узкой полоске света, проникавшей сквозь закрытые ставни, как вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку.

Я резко обернулся.

— Прости, Олаф, — сказал мой напарник, — но тебе придется отдать мне это.

Я очумело уставился на него:

— Ты с ума сошел!

— Мне очень жаль, — сказал Карс, и я увидел, что глаза его в полумраке светятся красноватым отблеском, как глаза окруживших нас чучел. — Но лучше будет, если ты отдашь мне их добровольно. Мне бы очень не хотелось убивать тебя.

Я было дернулся за пистолетом, но бумаги были у меня в правой руке, и потому я чуть промедлил; он уже целил мне в лоб.

Казалось, это происходит во сне. Мы с ним так долго работали бок о бок, прикрывали друг друга, иногда рискуя собственной жизнью…

— Руки за голову! — сказал он.

— Опомнись! — Мне все еще казалось, что это шутка. — Это же я, твой напарник!

— Времена меняются, Олаф, — сказал Карс. — Есть вещи, которыми приходится жертвовать!

— О чем ты говоришь! Эти паршивые бумаги уже стали причиной гибели нескольких человек! Неужели они того стоят?

— Это не мне решать. Отстегни пистолет и брось его в угол. Только медленно. Я тебя знаю.

— Я тоже тебя знаю, Карс.

Я медленно отстегнул кобуру от ремня и отбросил пистолет, который, прогремев, пронесся по плитам пола и закатился под брюхо малого полосатика.

— Очень хорошо. А теперь положи бумаги на пол и отойди в угол.

По-прежнему медленно, не сводя с него взгляда, я положил бумаги; свиток развернулся, и белые листы рассыпались по полу, как лепестки цветка.

На миг, только на миг, он перевел на них взгляд, и тут я бросился на него. Я рассчитывал, что он все-таки не станет стрелять, и оказался прав. Не знаю, что его удержало на самом деле: действительно ли он не захотел меня убивать или просто боялся, что звук выстрела услышит сторож.

Он резко ушел в сторону, но я успел ударить его ребром ладони по шее.