Шимун Врочек. Время предавать
— Время. — Да. Я знаю. Уже иду… Сейчас, — голос казался чужим. Высокий худой человек с седеющими висками, полжизни уже позади, и вот он — час… пришёл. Незваным. В молодости всё казалось проще. И — легче, что ли… Да, он понимал, что будет страшно, трудно, невыносимо, но так… нелепо, ненужно… Нет, в молодости многое кажется проще. Тёмный тяжёлый плащ вздымается ждущей шторма волной. Серебряная фибула, не украшение даже… пряжка… дешёвая, в любой лавке за гроши, если поторговаться… за два жалких дирхема. Он провёл ладонью по полустёртой чеканке. Круг, разделённый пополам ломаной стрелой, привычной шероховатостью отозвался под пальцами… Всё. Время. Пора.
… — Твой последний шанс… Голос судьи твёрд, как кора столетнего дуба, и сам он такой же. Кряжистый, старый, и пальцы… Корявые корни вросшего в землю великана. — Мальчишка, — говорит судья, — глупый самонадеянный мальчишка… Он, не ты… Ты — другой. Вор. Предатель. А парня жалко. Виселице всё одно — молод, стар, глуп, виноват, не виноват… — Отпусти. Его, не меня, — просит он. Потом опускает голову и смотрит в пол. Долго смотрит. — Я… сознаюсь. Во всём. Судья качает огромной седой головой, по-отечески усмехаясь. — Дурак, — говорит он. — Вор. Предатель. Ты и так сознался… Пацана казнят, вздёрнут — с твоих, между прочим, показаний. А пытка… Что — пытка? Мы её применить-то не успели, такого соловья как ты, надо слушать, не ломая крыльев… От горячей, словно кипящая смола, правды непереносимо ноет сердце. — Шанс? Ты говорил — шанс?… Улыбка на лице судьи — корявая трещина в стволе древнего лесного исполина…
Писарь обмакнул гусиное перо в медную литую чернильницу, хищно нацелился на белый, ни в чём не повинный лист бумаги… — Так как писать — через «О» или «А»? Или ты не грамотный? Человек равнодушно пожал плечами. — Пиши через «А» — не всё ли равно. И так и так неправильно… — Почему? — очень натурально удивился писарь, став мгновенно похож на настороженного селезня, у которого дворовый мальчишка вот-вот выдернет из хвоста жемчужное перо. — Меня зовут Селим. — Ну и?… — вскинул брови писарь. — Ничего, — сказал он. — Не отвлекайтесь, господин надворный писарь, я так… размышляю. Вслух. Герцог. Высокий, поджарый, наполовину седой, похожий на степного орла хищной повадкой. Он. Собеседник Герцога. Ниже на полголовы, но в кости шире, скрытые тёмным плащом плечи выдают немалую силу. Покой. В отливающих зеленью канделябрах тускло горят фитили, бросая тревожные, рваные тени на лица собеседников. Заполночь. Сквозняки. Кутающийся в тёплую шерстяную накидку Герцог. Замерший в немой неподвижности, словно бы не чувствующий холода другой. На плече его — серебряная фибула, круг, разделённый надвое ломаной стрелой. — И так, — говорит Герцог. Глаза его мерцают тем же зелёным огнём, что и медь канделябров. Тонкие губы цедят слова. — И так, — говорит Герцог. — Вас зовут Салим Кандидо. — Да. — Это настоящее имя? — Теперь — да. — И вы хотите служить мне. Герцог не спрашивает. Герцог утверждает. — Почему? — а вот это вопрос. — Мне нужен сильный господин. |
