В Цайдаме монгольское посольство пробыло полтора месяца – это время в основном ушло на наем верблюдов. В начале февраля двинулись через Тайчжинар коротким путем в сторону безжизненного Чантанга – Тибетского плато. «Все очень боялись предстоящего самого трудного этапа маршрута, – сообщал А. Ч. Чапчаев. – Во время движения по Сартыну все участники экспедиции чувствовали себя больными. В пути мы похоронили у хребта Думбуре одного подвозчика. Врач тибетской медицины доехал до Нагчу едва живым с опухшим и раздувшимся телом. В течение двух последних недель по Сартыну я, не будучи в состоянии от слабости держаться на верблюде, ехал на последнем привязанным к вьюку» . Но не меньшую опасность для путешественников, чем горная болезнь, представляли и «голоки» – воинственные тибетские номады, промышлявшие грабежом караванов в районе безлюдных хребтов на северо восточной окраине Тибета.

Движение по Чантангу до Нагчу заняло у экспедиции 40 дней, не считая стоянок. В Нагчу она пришла 15 марта. «Радостный день, – отметил А. Ч. Чапчаев. – Я быстро стал на ноги. Врач тибетской медицины умер через несколько дней» .

Последний отрезок пути экспедиция преодолела без каких либо трудностей. По воспоминанию М. Т. Бимбаева, «от заставы Нагчу до Лхасы мы шли на ишаках. Приблизительно километров за 30 до Лхасы караван встретили 2 тибетца, специально посланные Далай ламой» . Они то и привели его в Запретный город, что произошло, по видимому, во 2 й половине апреля 1927 г. В британских источниках содержится более подробный рассказ о въезде монгольской миссии в тибетскую столицу. Так, согласно Ф. М. Бейли, в Нагчу монголы заявили уездному начальнику («дзонгпену»), что их поездка связана со смертью Великого Ламы из Урги. Дзонгпен сообщил об этом Далай ламе, и тот распорядился пропустить монгольский караван в Лхасу. Однако, когда открылось, что монголы являются переодетыми «большевистскими эмиссарами», он уволил дзонгпена за сообщение ему ложных сведений . Таким образом, монгольское посольство оказалось не только нежданным, но и нежеланным для Далай ламы, и въехать в Лхасу оно сумело лишь под видом сугубо религиозной миссии. Версия Ф. М. Бейли вполне согласуется с тем, что нам известно о пребывании А. Ч. Чапчаева в Лхасе и по сути не противоречит сообщению М. Т. Бимбаева – Далай лама, узнав от дзонгпена о религиозной цели монгольской делегации, вполне мог выслать ей навстречу проводников, что не являлось какой то особой почестью.

В Лхасе монгольское посольство сразу же столкнулось с большими трудностями. Так, Далай лама принял его участников на другой день во дворце Потала как обычных богомольцев, пришедших получить его благословение, не пожелал вести с ними какие либо переговоры и в дальнейшем всячески уклонялся от новой встречи. Правда, посольство получило разрешение поздравить Далай ламу по случаю дня рождения, но это была опять таки публичная аудиенция. Своим приближенным Далай лама также настрого запретил встречаться с «красными монголами». В целом отношение главы Тибета к посланцам народной Монголии можно характеризовать как настороженно подозрительное и вовсе лишенное симпатии, на которую не без оснований рассчитывала Москва.