|
Когда Виктор увидел, что Графка наделал, он ахнул: алкаш столько повыдергал, что оставшиеся растеньица аж через десять сантиметров друг от друга из земли торчали. Дураку же понятно, что морковь теперь толстая расти будет, безобразная и невкусная. А мужичок оправдывался: я, говорит, хотел, чтобы морковка большая выросла. Ну да, вот и получилось на каждой грядке по десять морковин толщиной с репу.
Ох, Виктор и злился тогда! Видел же, как бабушка на тех грядках возилась (он же ей и помогал), как уже один раз аккуратно прореживала, поливала, рыхлила. И на тебе! Виктору тогда лет четырнадцать было, и он решил, что никакой водки Евграфу Владиленовичу не дождаться. Но нет, бабушка, как договаривались, столько и отдала. Объяснила внуку: «Витенька, он ведь не со зла так сделал, а по глупости и еще ведь хотел как лучше. Что ж я обижать его буду?» Не права была бабушка, нет, не права. Дураков учить надо, хоть добрых, хоть злых. Правильно сказано: иная простота хуже воровства. И с Андрюхиными родителями так же: сглупили, вот и пострадали. Да и сам Андрюха тоже хорош был! Виктор тряхнул головой, отгоняя ненужные воспоминания! Надо ложиться, подумал он, завтра же никакой буду, а работы по дому немерено. Разделся, залез к Тоне под одеяло, закрыл глаза. Но сон не шел. А все Андрюха чертов: как Виктор вспомнил про него, про тетю Машу и дядю Андрея, так из головы и не выходит. Ладно, ерунда все это и лирика. Вот, точно, сам Андрюха всегда именно что лириком был. И романтиком. Затем и на гитаре научился играть, чтобы баллады идиотские бардовские петь. Романсы! Они с Колькой и Сашкой Цоя слушали, как все, а он – Александра Долина. И ведь еще и им пел! Ну вот наконец-то дождливый сентябрь, Ну вот наконец-то прохладная осень, И тучи повисли косыми сетями, И кончился месяц под номером восемь. Под нежную мелодию песни, вертевшуюся в голове, Виктор уснул. Двадцать лет назадАндрей перебирал струны. Пальцы не слушались. Черт, уже мозоли, как положено, а барре до сих пор нормально взять не может! Ну вот наконец-то дождливый сентябрь, Ну вот наконец-то прохладная осень, И тучи повисли косыми сетями, И кончился месяц под номером восемь. – Андрюшенька, – заглянула в комнату мама, – там ребятишки за тобой пришли. – Мам, сама ты ребятишки! – возмутился он. – Мы уже вполне состоявшиеся, взрослые люди. – Иди, вполне состоявшийся взрослый людь! – расхохоталась мать. – Да, в кухне на столе у окна корзинка со сливами стоит – захвати, угости своих. – О, низкий поклон вам за это, маменька! Андрей закружился в шутовском вальсе, подхватил мать, и вместе они сделали круг по комнате. – Ну все, все, иди уже! Мама ласковым жестом взъерошила ему волосы и подтолкнула к двери. – Да, Андрей, – окликнула она его, когда он перекладывал золотистые ароматные сливы в пакет, – ты барре свое несчастное освоил? – Нет пока. – Не слышу! – Нет, говорю! – заорал Андрей. – А зачем так кричать? – удивилась мать, входя в кухню. – Господи, Андрюша, что ты делаешь, они же помнутся! Переложи обратно сейчас же! Ну-ка, дай сюда. – Пусти, мам, не дам! – отбивался Андрей. – Что я, с корзинкой пойду, как дурак? – И кто тут дурак? – раздался громкий бас. Дверь распахнулась, и вошел отец. – Андрей, тебя там ждут. – Да знаю я! Вон, маменька задерживает, не дает уйти спокойно. Ну все, мам, перестань! – Ладно, неблагодарный, – махнула рукой та, – иди с пакетом. Андрей схватил пакет, чмокнул мать, откозырял отцу и выскочил за дверь. |
