— Треть, — негромко сказал Жуков.

Тауберт ненадолго задумался, глядя на карту, а потом произнес назидательно:

— Забывать о наступлении нельзя ни при каких условиях. Ближайшая задача западной операции — пленные. Дальнейшая — наступление на Уражай. Для этой цели я согласен выделить треть легиона — 33 боевых фаланги.

Спорить было бесполезно. Весь вид Тауберта говорил о том, что он уже все решил.

— 33 боевых фаланги, 3 тыловых и сто восьмую, — потребовал тем не менее Бессонов.

— Стратегическую разведку? Это невозможно. Она должна действовать в интересах всего легиона и в первую очередь на главном направлении.

— Если я все еще начальник штаба легиона, то разведка находится в моем полном распоряжении и должна использоваться там, где это нужно мне. Планировать восточную операцию вызвались ставка и полевое управление, а у них есть своя разведка.

— У ставки нет своей разведки.

— Разве? А как же отдельная фаланга рейнджеров? Я не требую, чтобы сто восьмая сосредоточилась только на западной операции немедленно. Она понадобится мне с началом вторжения. Либо она, либо десять обычных фаланг резерва. Иначе можете расстрелять меня прямо сейчас, но успеха операции я не гарантирую.

Совещание продолжалось уже несколько часов, его участники устали, но Тауберт сказал: «Никуда не уйдем, пока не решим все окончательно», — и споры продолжались.

В разгар всего этого торга Жуков тихонько подсел к Сабурову и шепнул:

— Все это, конечно, хорошо, но без амурцев нам хана. На переговоры Тауберт, разумеется, не пойдет, но он же не полный идиот и не заставит легион воевать на два фронта. Если амурцы перейдут в наступление, то маршал никуда не денется.

Сабуров осторожно постучал пальцем по ошейнику, напоминая, что их слушают особисты. В ошейники были вделаны микрофоны, и официально считалось, что это вспомогательные средства связи.

— Плевать, — сказал на это Жуков. — Если он все-таки идиот, то мы так и так покойники. Понимаешь, я не уверен, что амурцы так уж обязательно полезут на рожон. Могут ведь и отсидеться у себя за рекой. И тогда нам кранты.

— А я с самого начала был против этой затеи. Бессонов прав — атаковать надо с запада, а восток целиком отдать на откуп амурцам. И если бы ты не влез, мы могли бы убедить в этом Тауберта.

— Черта с два его убедишь. Короче, пускай Бессонов забирает сто восьмую, и делайте с ним на западе что хотите — только придумай, как выманить амурцев за реку, чтобы они пошли прямиком на Бранивой.

— Если мои добыватели не врут, Бранивой самолично собирается избавить нас от этой заботы. У него 5 мая — столетие великой победы, и он, кажется, решил приурочить к этому празднику новый освободительный поход. Нам надо только оттянуть дату вторжения дней на пять-семь. Попробуй подкатиться с этим к маршалу — он теперь тебя любит.

— Так. 5 мая — это Д+85. Ты уверен, что в этот день они выступят?

— Я вообще ни в чем не уверен. Если хочешь знать точно — спроси у Бранивоя.

На свете нет ни одного языка, который не развивался бы с течением времени. Одни языки изменяются медленно, другие быстрее, богатая литературная традиция замедляет этот процесс, а ее отсутствие — ускоряет. Но так или иначе, все языки меняются.

Русский язык на планете Целина претерпел за семь-восемь веков не так уж много изменений. И главным из них было то, что в речи жителей Западной Целины исчезло склонение существительных.

На слух речь целинцев напоминала гибрид белорусского с болгарским. И еще было в ней что-то до боли знакомое, как кавказский или среднеазиатский акцент.