Янка весь день бегала еще и с голыми ногами, но к отправке явилась в целинских десантных ботинках в тропическом исполнении. В своем легкомысленном платьице и этих убойных мокроступах она выглядела комично, и не улыбнулась только Лана Казарина.

— Так это ты украла мои ботинки, — сказала она мрачно, не скрывая неприязни.

— Ничего я не крала! — ответила Янка с обидой. — Их мой папа купил. За полведра самогонки.

Папа с тех пор успел утонуть по пьяни в реке, так что концов было не найти, да и незачем искать. У Ланы уже были новые ботинки, гораздо лучше прежних. Но девчонка ей определенно не нравилась, и Лана не хотела признаться самой себе, что виной всему обыкновенная ревность.

Другие девчонки, которые за время отдыха свели тесное знакомство с легионерами, тоже собрались на войну. Некоторых, правда, не пустили родители. А с другими вышло наоборот. Уже и досюда дошли слухи, что скоро сюда придут «страховцы» и заберут всех девок в рабство. А спасение одно — отдаться под защиту генерала Казарина. И разумеется, все в деревне уже знали, что Лана — его дочь.

Игорь, кстати, тоже так решил — при первой возможности сдать девчонок в обоз генерала Казарина. Фронт девицам не игрушка.

Ему было интересно другое. Если в городе Игорь чуть не ежедневно встречал убежденных патриотов — и не только партизан, с которыми он дрался в честном бою или которых выводил на казнь, но и мирных граждан — да хотя бы тех, которых он вчера вытаскивал из огня и которые все равно его ненавидели, то в деревне, похоже, никто и слыхом не слыхивал ни про какой патриотизм.

Тут мыслили другими категориями. К кому лучше прибиться, чтобы уцелеть и не остаться в дураках — вот и вся идеология.

Большую часть девиц по пути удалось сбыть с рук на руки казаринскому обозу, который догонял ушедшие далеко вперед ударные части. Но даже после этого землян и целинцев в центурии осталось поровну — 12 на 12.

Только сегодня Игорь окончательно понял, что двое землян из его команды сгорели вместе с машиной в Чайкине. Еще трое отбившихся вышли на связь, но в центурию уже не вернутся — их отправили на переформирование. А еще несколько человек Игорь сам отправил на грузовике в госпиталь — и грузовик пропал с концами.

Выяснять его судьбу пришлось через Саблина, и оказалось, что машину реквизировали тыловики. Майор обещал разобраться, но Игорь сильно сомневался, что из этого выйдет толк.

Что упало — то пропало.

Саблин встретил 77-ю в точке сбора и, не слушая жалоб Игоря, заговорил озабоченно:

— Плохо дело. Казаринцы бунтуют. Говорят, пока страховцы с легионом заодно, они на нашей стороне воевать не будут.

— А сам Казарин? — с падающим сердцем спросил Игорь.

— Уговаривает своих. Но ему уже тоже не верят. Ставка требует отстрелить для начала каждого десятого. А особисты не хотят.

— И что будет?

— Звездец будет. Наших генералов к едреням разжалуют и поставят на их место верного соратника мудрого маршала Тауберта товарища Страхова. А хуже всего будет нам.

— Почему?

— Потому что нас хотят использовать вместо заградотряда. Чтобы, пока суд да дело, ни один мобилизованный с фронта не ушел.

Подавление мятежа в Чайкине по методу Пала Страхау стало последней каплей, надломившей хребет легиона. Опасность потерять тылы под натиском повстанцев вывела генералов-землян из равновесия. Сабуров вполне серьезно утверждал, что если вслед за Чайкином полыхнет по всему полуострову, то повстанцам будет вполне по силам отрезать легион от снабжения, и Бессонов, скрепя сердца выделил силы на подавление мятежа.